Лицейский друг А.С. Пушкина, его секундант, генерал-майор К.К. Данзас родился в 1800 году. Впрочем, так лишь принято считать. Странно, но даже в солидных источниках не упомянута дата его рождения, кроме года (да и то условно, между 1800 и 1802). Судя по известным источникам, точной даты не знает никто. Известно лишь, что он был примерно на два года моложе Александра Пушкина. Нет почти и сведений о его родителях, известно только, что он происходил из старинного дворянского курляндского рода.
Начальное образование Константин Данзас получил в Москве, в университетском благородном пансионе, где давались хорошие знания литературы, каллиграфии, азов иностранного языка и всего того, что было необходимо ребенку из хорошей семьи. По ходатайству влиятельной знакомой отца, генерал-майора Карла Данзаса, графини Софьи Васильевны Строгановой, мальчик был принят в Лицей. Вступительный экзамен Данзас сдал отлично, но впоследствии своей репутации прилежного ученика он не поддержал.
Профессор русской и латинской словесности Н.Кошанский аттестовал его так: "Константин Данзас, кажется, мало имеет способностей, или они переменчивы; он не может идти ровным шагом, прилежание его зависит совершенно от глаз надзирателей; он не имеет ни столько соревнования, чтобы сравниться с другими, ни столько рассудительности, чтобы чувствовать пользу, почему успехи его малы и слабы". Гувернер М.Пилецкий высказался несколько мягче: "Нельзя сказать, чтобы не имел способностей, но свойственная ему мешковатость, вялость, неловкость, а при том, и ленивость делают их бесплодными".
Рыжеволосый, большой, неуклюжий, с вечно вздернутыми бровями, натыкающийся на все углы, Данзас был немного "крупноват" для своего возраста, и носил в Лицее прозвище "Медведь", которое оправдывал будничным равнодушием ко всему, что происходило вокруг. Он забивался в какой-нибудь уголок и мечтал о чем-то своем. Но когда его задирали, он вскакивал, взъерошенный, с горящими глазами и отвечал на злые шутки "сердитым окриком или кулачной расправой. И убедить его в том, что он - не прав - было невозможно!" (Дословное свидетельство Е.А. Энгельгардта - директора Лицея). Впрочем, Данзас, по характеристике из одной лицейской песенки, был "медведь, но мишка милый"... Он горой стоял за друзей, делился с ними последним, неровности характера постепенно сглаживались в результате трудов наставников и преподавателей, хотя он по-прежнему замыкал список лицеистов по успеваемости. Хотя, может быть, требования профессоров и гувернеров в Лицее были слишком высоки, кто знает? Во всяком случае, когда директору Лицея было доложено профессором Н.Кошанским о том, что лицеисты выпустили журнал "Лицейский Мудрец" (1815-1816) и в числе его "типографщиков" числится Данзас, Егор Александрович не удивился, только заметил с улыбкой: "Как ни странно, в нем довольно много склонности к искусству". Занятия изящными искусствами и литературой всячески поощрялись преподавателями среди лицеистов. Таков был дух времени и самого учебного заведения.
Данзас, переписывая своим каллиграфическим почерком стихи и статьи, представляемые "авторами" в журнал, почти полностью сам отвечал за подбор материалов в журнале и за их литературно-художественные достоинства. Сохранилось несколько книг - альбомов в сафьянном переплете с золотым венком на лицевой стороне и надписью: "Лицейский Мудрец 1816 г." В конце каждого номера - раскрашенные рисунки А.Илличевского, представляющие то воспитанников, то наставников в разных сценах, отчасти описанных в статьях журнала. Шутливые надписи "Отпечатано в типографии Данзаса" и "Печатать дозволяется. Цензор Барон Дельвиг" завершали кропотливый труд воспитанников. Данзас часто выступает в журнале в роли критика и бранит читателей за то, что они доставляют ему мало материала. "Если так будет продолжаться, - со смехом пугает он читателей, - я одарю Вас усыпительною поэмой г. Гезеля!" (т.е. Кюхельбекера) Над последним часто звучали насмешки на страницах "Мудреца". Впрочем, совершенно беззлобные!
Обычно Данзас оказывался в самом хвосте списка лицеистов, составленного по степени успехов в науках. Пушкин недаром вспомнил в одном из вариантов "19 октября" (1825):
Спартанскою душой пленяя нас,
Воспитанный суровою Минервой,
Пускай опять Вольховский сядет первый,
Последним я, иль Брольо, иль Данзас.
Это единственное упоминание Данзаса в стихах Пушкина.
Константин Данзас был выпущен в 1817 году по самому низшему лицейскому стандарту - офицером, но в армию, а не в гвардию. Прапорщиком Инженерного корпуса началась его служба, полная суровых испытаний, опасных сражений и постоянных ссор с начальством из-за полного отсутствия житейской хитрости и из-за пренебрежения к формальной стороне офицерских обязанностей. Однако он был беззаветно храбр в бою, и за то любим нижними чинами. Да, впрочем, нужна ли житейская хитрость и вычурная парадность человеку, храброму до беззаветности, благородному, честному, не привыкшему, не умеющему жить иначе?...
В период с 1818 по 1827 год К.К. Данзас - прапорщик и позднее поручик 3-го и 5-го пионерных батальонов Инженерного корпуса. С 1827 года штабс-капитан Отдельного Кавказского корпуса, с отличием сражался в войне против Персии (1827), был при осаде и взятии крепости Бурбурти и Эривани. В 1828-1829 годах он принимал участие в главных сражениях с турками на Балканском полуострове, участвовал в сражении при Фальчи, при осаде Браилова, при разбитии великого визиря при Кулевче, под Шумлою, в авангарде при взятии штурмом укрепленного лагеря Кипраниди, при переходе через Балканы, при разбитии корпуса Измаила-паши и взятии крепости Айдолы, при взятии Сливно и Адрианополя. За отличие в Турецкой войне получил чин капитана.
Служебный формуляр Данзаса пестрит записями о наградах: "золотая полусабля" за храбрость (1829); бриллиантовый перстень (1835) - редкая высочайшая награда для офицера армии, полученная, вероятно, от императорского имени. В официальных биографиях Данзаса об этой награде упоминается редко - нетипично для офицера, приговоренного позднее императорским военным судом за участие в дуэли к повешению, замененному двумя месяцами ареста в Петропавловской крепости! В том же послужном списке упомянуто и о том, что в 1828 году в бою под стенами крепости Браилов "был он ранен пулею в левое плечо выше ключицы с раздроблением кости". Рана эта долго давала себя знать: даже в 1839 году при высадке десанта при Шахе, Данзас держал левую руку на перевязи, а досужие сплетники после дуэли уверяли, что он был ранен Дантесом. 22 января 1831 года Энгельгардт писал Матюшкину: "Данзас с простреленным плечом и контузией в ноге, в двух крестах был здесь и на сих днях отправился в армию".
Ни обилие наград, ни простреленное плечо, ни даже контузия в ноге не могли уволить храбрейшего, беззаветно преданного армии и солдатам, офицера от военной службы. Ему не раз предлагали теплые и хлебные места при штабах, но он неизменно отказывался, заранее зная, что не поладит с начальством. Кочевая жизнь была ему больше по душе. Она же завела его в 1820 году в Кишинев, где он повстречался со ссыльным Пушкиным. Трижды участвовали они вместе в праздновании лицейских годовщин. Последний раз эта встреча произошла 19 октября 1836 года - в день 25-летия Лицея. Пушкин знал тогда, что подполковник 3-го резервного саперного батальона Данзас находился в Петербурге - в ожидании нового назначения.
Встреча Пушкина с Данзасом на Пантелеймоновской (ныне Пестеля) улице в день дуэли долгое время считалась случайностью, тем более что на таком толковании настаивал сам Данзас. Однако в свете известного о Пушкине становится понятным, что в час смертного боя рядом с ним оказался один из лицеистов, один из первых его "друзей души". Всю жизнь Пушкин был окружён друзьями, и каким-то странным диссонансом показалось бы, если бы на Чёрной речке он остался одинок, без преданного друга, знавшего его с детства и не терявшего из вида долгие годы. Разумеется, Данзас не мог сказать на допросе после дуэли Пушкина, что поэт заблаговременно избрал его секундантом. Ведь ещё манифестом Екатерины II от 1787 года секунданты и даже врачи на дуэлях признавались соучастниками "в умышленном причинении смерти" и их ждала неизбежная кара - смертная казнь. По-видимому, всё же Пушкин встретился с Данзасом не 27 января, в день поединка, а накануне - 26 января. Тогда Пушкин метался по городу в поисках секунданта для предстоящей дуэли с Дантесом. Он предложил стать им Данзасу. Данзас, не говоря ни слова, согласился, хотя хорошо себе представлял, чем это может для него закончиться. Впоследствии он сам говорил, что оставить Пушкина "в сем положении показалось ему невозможным, и он решился принять на себя обязанность секунданта".
Разумеется, давая показания следственной комиссии, разбиравшей обстоятельства дуэли, Константин Карлович не мог сказать, что знал о поединке заранее. Да и сам Пушкин готовил дуэль втайне от других. О ней знал лишь очень узкий круг лиц. Помимо того, что дуэли в России были запрещены, Пушкин опасался, что при разглашении тайны поединку могут помешать его близкие друзья, а он жаждал удовлетворения. Поэтому Данзас говорил, что случайно повстречал Пушкина 27 января 1837 года (дата ст. стиля) на улице, вместе с ним пошел в кондитерскую Вольфа, потом во французское посольство, где произошел разговор Пушкина с Д'Аршиаком - секундантом Дантеса. Пушкин представил Данзаса, как своего секунданта. Пушкин вначале намеревался взять в секунданты иностранного подданного - служащего английского посольства Мегенса, но тот отказался, и Александр Сергеевич обратился к своему однокашнику по Лицею Константину Данзасу.
Отказаться от участия в поединке было по всем представлениям - немыслимо! Данзас не мог поступить иначе: он был связан с Пушкиным узами лицейского и дворянского братства. Около 14 часов секундантами были окончательно выработаны условия поединка, которые были записаны на французском языке (оба экземпляра подлинника сохранились до наших дней). Дуэль была намечена за чертой Санкт-Петербурга, на Черной речке, вблизи Комендантской дачи. Пушкин перед дуэлью выпил лишь стакан лимонада, поджидая своего секунданта Данзаса за столиком у окна в кондитерской Вольфа и Беранже, расположенной на Невском проспекте.
В 4 часа пополудни того же "генваря 27", после последних приготовлений к дуэли - покупки оружия в магазине Куракина - Данзас отправился вместе с остальными прямиком на Черную речку, к Комендантской даче, везя с собою лист бумаги на котором были записаны условия поединка. То же самое утверждали П.Вяземский и В. Жуковский, П.А. Плетнев и А.И. Тургенев. Следственной комиссии пришлось поверить им на слово. Суровый приговор был вынесен Данзасу, главным образом, за недонесение о дуэли властям. Данзас был заслуженным офицером, отмеченным наградами, имевшим боевые ранения и Пушкин справедливо полагал, что за участие в дуэли Данзас не будет наказан строго. Следует заметить, что секундант Пушкина Данзас даже не пытался ни расстроить поединок, как это сделали, к примеру, в ноябре 1836 года Жуковский и другие друзья поэта, ни смягчить его условия. Вместе с секундантом противника Д'Аршиаком он пунктуально занялся организацией дуэли "a outrance", то есть до смертельного исхода. То, что Данзас не расстроил дуэль и не сохранил таким образом жизнь великому поэту России, ему не могли простить до последних своих дней товарищи по Лицею. Ссыльный декабрист Иван Пущин негодовал: "Если бы я был на месте Данзаса, то роковая пуля встретила бы мою грудь..."
Условия поединка носили суровый, беспощадный характер:
"1. Противники становятся на расстоянии 20 шагов друг от друга и 5 шагов (для каждого) от барьеров, расстояние между которыми равняется 10 шагам.
2. Вооруженные пистолетами противники, по данному знаку, идя один на другого, но ни в коем случае не переступая барьера, могут стрелять.
3. Сверх того, принимается, что после выстрела противникам не дозволяется менять место, для того чтобы выстреливший первым огню своего противника подвергся на том же самом расстоянии.
4. Когда обе стороны сделают по выстрелу, то, в случае безрезультатности, поединок возобновляется как бы в первый раз: противники становятся на то же расстояние в 20 шагов, сохраняются те же барьеры и те же правила.
5. Секунданты являются непременными посредниками во всяком объяснении между противниками на месте боя.
6. Секунданты, нижеподписавшиеся и облеченные всеми полномочиями, обеспечивают, каждый за свою сторону, своей честью строгое соблюдение изложенных здесь условий".
Таким образом, исходя из условий дуэли, только смерть или тяжелое ранение одного из противников прекращали поединок. Использовались гладкоствольные, крупнокалиберные пистолеты системы Лепажа, с круглой свинцовой пулей диаметром 1,2 см и массой 17,6 г. Сохранились и экспонируются в музеях запасная пуля, взятая из жилетного кармана раненого Пушкина, и пистолеты, на которых стрелялись Пушкин с Дантесом. Это оружие характеризовалось кучным, точным боем, и с расстояния 10 шагов (около 6,5 м) таким отличным стрелкам, как Пушкин и Дантес, промахнуться было практически невозможно.
На Черной Речке секунданты вышли из саней и отправились вперед для осмотра местности. Площадку для дуэли они выбрали в 150 саженях от комендантской дачи, в небольшой березовой роще, которая частично сохранилась до сегодняшних дней. Погода в тот день была ясная, морозная (-15°С), дул довольно сильный ветер. Солнце клонилось к закату. Снега в ту зиму выпало так много, что секунданты утопали по колено в нем, вытаптывая тропинку для дуэлянтов. Глубокий снег не позволил отмерить широкие шаги, и это усугубило условия поединка, уменьшив расстояние между противниками. Закутавшись в медвежью шубу, Александр Сергеевич сидел на снегу и отрешенно взирал на приготовления. Временами он обнаруживал нетерпение, обращаясь к своему секунданту: "Все ли, наконец, кончено?" Его соперник поручик Дантес был внешне спокоен. Психологическое состояние противников было разным: Пушкин нервничал, торопился со всем скорее покончить, Дантес был собраннее, хладнокровнее.
Шел 5-й час вечера. Секунданты шинелями обозначили барьеры, зарядили пистолеты и отвели противников на исходные позиции. Там им было вручено оружие. Смертельная встреча двух непримиримых противников началась. По сигналу Данзаса, который прочертил шляпой, зажатой в руке, полукруг в воздухе, соперники начали сближаться. Пушкин стремительно вышел к барьеру и, несколько повернувшись туловищем, начал целиться в Дантеса. Однако попасть в движущуюся мишень сложнее, и, очевидно, Пушкин ждал окончания подхода соперника к барьеру, чтобы затем сразу сделать выстрел. Хладнокровный Дантес неожиданно выстрелил с ходу, не дойдя 1 шага до барьера, то есть с расстояния 11 шагов (около 7 метров). Целиться в стоявшего на месте Пушкина ему было удобно. К тому же Александр Сергеевич еще не закончил классический полуоборот, принятый при дуэлях с целью уменьшения площади прицела для противника, его рука с пистолетом была вытянута вперед, и поэтому правый бок и низ живота были совершенно не защищены. Яркая вспышка огня ослепила поэта. Пушкин почувствовал сильный удар в бок. Ноги у него подкосились, и он упал на левый бок лицом в снег, лишь на короткое мгновение потеряв сознание. Секунданты бросились к нему, но, когда Дантес намеревался сделать то же самое, Пушкин крикнул по-французски: "Подождите, у меня еще достаточно силы, чтобы сделать свой выстрел!" Дантес остановился у барьера и принял классическую защитную позу дуэлянта: корпус вполоборота, прикрытие груди и области сердца правой рукой с зажатым в ней массивным дуэльным пистолетом. Это спасло ему жизнь. Раненый Пушкин нашел в себе силы приподняться, сесть и потребовал заменить пистолет, так как при падении дуло забилось снегом. Опершись левой рукой, он, превозмогая физическую боль, долго прицеливался. Ярко-красное пятно медленно расплывалось по его одежде, кровь просачивалась сквозь ткань и алой тонкой струйкой стекала на снег. Пушкин спустил курок и, увидев падающего Дантеса, воскликнул: "Браво!" - и вновь потерял сознание, упав на шинель, обозначавшую барьер.
Пуля Пушкина пронзила Дантесу правую руку, которой тот прикрывал грудь, причинив сквозное пулевое ранение средней трети правого предплечья, изменила направление и, вызвав лишь контузию верхней части передней брюшной стенки, ушла в воздух. Рана Дантеса, таким образом, оказалась нетяжелой, без повреждения костей и крупных кровеносных сосудов, и в дальнейшем быстро зажила. Нельзя не упомянуть и о том, что в донесениях о дуэли ряда иностранных послов, в частности, германского посланника Либермана и саксонского Карла Лютцероде, утверждается, что пуля, прострелив руку, попала затем в металлическую пуговицу кавалергардского мундира Дантеса. Так ли это было на самом деле, судить трудно. По кодексу дуэльных поединков, стреляющиеся на пистолетах не имели права надевать крахмальное белье, верхнее платье их не должно было состоять из плотных тканей, полагалось снимать с себя медали, медальоны, пояса, помочи, вынуть из карманов кошельки, ключи, бумажники и вообще все, что могло задержать пулю.
Сохранилось официальное донесение о дуэли А.С. Пушкина: "Полициею узнано, что вчера в 5 часу пополудни, за чертою города позади комендантской дачи, происходила дуэль между камер-юнкером Александром Пушкиным и поручиком Кавалергардского ее величества полка Геккерном, первый из них ранен пулею в нижнюю часть брюха, а последний в правую руку навылет и получил контузию в брюхо. Г-н Пушкин при всех пособиях, оказываемых ему его превосходительством г-м лейб-медиком Арендтом, находится в опасности жизни. О чем вашему превосходительству имею честь донесть".
На месте дуэли из раны Пушкина обильно лилась кровь, пропитавшая его одежду и окрасившая снег. Секунданты пассивно наблюдали за раненым, отмечая бледность лица, кистей рук, "расширенный взгляд" (расширение зрачков). Через несколько минут раненый сам пришел в сознание. Врача на дуэль не приглашали, перевязочные средства и медикаменты не захватили. Первая помощь поэтому не была оказана, перевязка не сделана. Это была серьезная ошибка Данзаса, оправдать которую нельзя. Пушкин получил ранение незадолго до 17 часов 27 января, после чего он жил еще около 46 часов. Для Александра Сергеевича это были мучительные часы тяжелых физических и душевных страданий. Но он вел себя очень мужественно. Несмотря на сильные боли, он старался подавить в себе стоны, чтобы не беспокоить супругу, родных, друзей. Он жалел и защищал жену, беспокоился за судьбу Данзаса, благородно отнесся даже к врагу - Дантесу, убеждая друзей не мстить ему. После дуэли на допросе Данзас признав, что был взят в секунданты за несколько часов до дуэли, сказал, что времени было в обрез, и он не имел возможности подумать о первой помощи для Пушкина. Сам же Александр Сергеевич, очевидно, отверг мысль о враче из-за нежелания подвергать еще одного человека, кроме секунданта, судебному наказанию за участие в дуэли.
Придя в сознание, Пушкин не мог передвигаться самостоятельно. Носилок не было. Больного с поврежденным тазом подняли с земли и вначале волоком "тащили" к саням, затем уложили на шинель и понесли. Однако это оказалось не под силу. Вместе с извозчиками секунданты разобрали забор из тонких жердей и подогнали сани. На всем пути от места дуэли до саней на снегу протянулся кровавый след. Раненого поэта посадили в сани и повезли по тряской, ухабистой дороге. Лишь через полверсты повстречали карету, подготовленную перед дуэлью для Дантеса, и, не сказав Александру Сергеевичу о ее принадлежности, перенесли в нее раненого. Опять недопустимая небрежность Данзаса: для соперника карета была приготовлена, а для лучшего российского поэта - нет. Дантес, отдавая карету, сделал гнусное предложение в обмен скрыть его участие в дуэли, но Данзас не согласился на это.
Истекавшего кровью, находившегося в состоянии тяжелого шока, А.С. Пушкина в течение часа везли в полусидячем положении 7,5 верст от места дуэли на Черной речке до дома на набережной Мойки, 12, который принадлежал светлейшей княгине Софье Григорьевне Волконской, и где Пушкин снимал квартиру с сентября 1836 года. По дороге он сильно страдал от болей в области таза, жаловался на мучительную тошноту. Платье насквозь пропиталось кровью. Временами раненый терял сознание, при этом карету приходилось останавливать. Таких остановок в пути было несколько. Очевидно, в эти минуты у поэта в результате кровопотери и шока наблюдалось значительное снижение артериального давления (давление, естественно, не измеряли). Врачебную помощь в пути оказать было невозможно. В периоды некоторого улучшения Александр Сергеевич разговаривал с Данзасом, но через силу, прерывистыми фразами. Он вспомнил о дуэли их общего знакомого Щербачева, который был смертельно ранен в живот. Жалуясь на боль, Пушкин сказал: "Я боюсь, не ранен ли я так, как Щербачев". Уже в темноте, в 18 часов, смертельно раненного поэта привезли домой. Это была очередная ошибка Данзаса. Раненого нужно было госпитализировать. Наблюдая сильное кровотечение, частые обмороки и тяжелое состояние раненого, Данзасу даже не надо было спрашивать Пушкина, куда его везти, а самому принять правильное решение и настоять на нем!
Вызвали камердинера. Старый, поседевший "дядька" Никита, знавший Александра с юных лет, взял его в охапку. "Грустно тебе нести меня?" - спросил Пушкин, почувствовав искреннее сочувствие к себе. Никита бережно понес его через переднюю в кабинет, располагавшийся на первом этаже. В это время Данзас уже сообщил Наталье Николаевне, как мог спокойнее, что муж ее стрелялся с Дантесом и ранен, но очень легко; тяжелый характер ранения он утаил по просьбе Александра Сергеевича. Наталья Николаевна бросилась в переднюю, куда уже вносили раненого мужа. Александр Сергеевич, не желая, чтобы она видела его в таком виде, возбужденно крикнул ей по-французски: "Не входите!". Его занесли в кабинет, помогли переодеться в чистое белье и уложили на любимый диван, хотя кровать была бы значительно удобнее для раненого. С этого дивана Пушкину уже не суждено было подняться. Когда раненного переодели и уложили, он наконец разрешил впустить в кабинет бледную и напуганную супругу.
Данзасу пришлось метаться из дома в дом, чтобы найти хирурга в вечернем Петербурге. Он безрезультатно посетил уже 3 квартиры докторов, не застав хозяев дома, и на улице встретил профессора В.Б. Шольца, который был акушером, а не хирургом. Тот согласился осмотреть Пушкина и вскоре приехал вместе с хирургом К.К. Задлером. Последний к тому времени уже перевязал рану Дантеса, то есть легкораненому сопернику Пушкина оказали помощь раньше, чем находившемуся в тяжелом состоянии поэту. Вошедшим в кабинет Задлеру и Шольцу Пушкин сказал: "Плохо со мною". Профессор акушерства В.Б. Шольц после осмотра раны и перевязки имел беседу с раненым наедине. Александр Сергеевич спросил: "Скажите мне откровенно, как вы рану находили?", на что Шольц ответил: "Не могу вам скрывать, что рана ваша опасная". На следующий вопрос Пушкина, смертельна ли рана, Шольц отвечал прямо: "Считаю долгом вам это не скрывать, но услышим мнение Арендта и Саломона, за которыми послано". Пушкин произнес: "Благодарю вас, что вы сказали мне правду как честный человек... Теперь займусь делами моими".
Около 19 часов, сразу после первой перевязки, приехали срочно приглашенные лейб-медик Н.Ф. Арендт и домашний доктор семьи Пушкиных И.Т. Спасский. В дальнейшем в лечении раненого Пушкина принимали участие многие врачи (Х.Х. Саломон, И.В. Буяльский, Е.И. Андреевский, В.И. Даль), однако негласно именно Арендт, как наиболее авторитетный среди них, руководил лечением. К его мнению прислушивались все. К лечению Пушкина были привлечены по существу лучшие специалисты Санкт-Петербурга того времени. Исключение составил В.И. Даль, который сам, без приглашения, пришел к раненому и ухаживал за ним по праву дружбы. Все они были докторами медицины с большим практическим опытом работы в хирургии. Некоторые имели звание профессора, а в дальнейшем стали академиками. Таким образом, высокая квалификация врачей, лечивших Пушкина, не вызывает сомнений.
Уезжая после первого посещения раненого Пушкина, Арендт сказал провожавшему его Данзасу: "Штука скверная, он умрет". После отъезда Арендта, по совету Спасского и родных, Пушкин послал за священником, исповедовался и причастился. Поздним вечером он позвал к себе Данзаса, остался с ним наедине и продиктовал тому все свои неучтенные долги, на которые не было векселей и заемных писем. Никаких других финансовых распоряжений, по воспоминаниям Данзаса, Пушкин не делал.
Действия Арендта и Шольца, объявивших Пушкину о неизлечимости его болезни, с точки зрения существовавших тогда правил были по форме законными, они не противоречат и нынешней медицинской этике, однако не были одобрены ни подавляющим большинством врачей-современников, ни всеми последующими поколениями русских врачей, ибо противоречат веками выработанному принципу - не сообщать неизлечимым больным правды из гуманных соображений. Не случайно А.С. Пушкин, очень чувствительный и ранимый человек, услышав о неминуемой смерти, в свои последние неполные два дня испытывал мучительную тоску, не переставая спрашивать у друзей: "Долго ли мне так мучиться?", "Скоро ли конец?". В 19 часов 27 января состояние раненого было тяжелым.
Он был возбужден, жаловался на жажду (признак продолжающегося кровотечения) и просил пить, его мучила тошнота. Боль в ране была умеренная. Объективно отмечено: лицо покрыто холодным потом, кожные покровы бледные, пульс частый, слабого наполнения, конечности холодные. Только что наложенная повязка довольно интенсивно промокала кровью, ее несколько раз меняли. Помимо Задлера и Шольца, 27 января больного посетили (для консультации) Саломон и Буяльский. Арендт навестил больного три раза - в 19, 20 и 23 часа. В ночь с 27 на 28 января у постели больного находился домашний врач семьи Пушкиных Спасский. Узнав о дуэли, в дом на Мойке стали съезжаться взволнованные друзья Пушкина: поэт В.А. Жуковский, А.И. Тургенев, супруги Вяземские, М.Ю. Виельгорский, П.А. Плетнев, которые до самой смерти Александра Сергеевича находились в его доме, отлучаясь на самое короткое время.
Ночью Александр Сергеевич никак не мог уснуть, но лежал тихо. Уже зная свою судьбу, он решил свести счеты с жизнью, чтобы не мучиться больше самому и не беспокоить напрасно других. В 3 часа ночи Пушкин тихо подозвал находящегося в кабинете и бодрствовавшего слугу и велел подать один из ящиков письменного стола, где лежали пистолеты. Слуга не решился ослушаться, но тотчас по исполнении просьбы разбудил Данзаса, дремавшего у окна в вольтеровском кресле. Данзас молниеносно подскочил к Александру Сергеевичу и решительно отобрал пистолеты, которые Пушкин уже успел спрятать под одеяло. Возникают вопросы: где в этот момент был оставшийся дежурить на ночь Спасский, почему Данзас заснул и вообще как раненый, едва не покончивший с собой, оказался без присмотра? В течение всей ночи постепенно нарастали боли в животе, началось вздутие живота. Уснуть больной так и не смог, временами он стонал и тихо, стараясь сдерживать себя, вскрикивал от боли. Дежуривший у Пушкина Спасский был расстроен и угнетен до чрезвычайности. Он настолько растерялся, что не решился назначить больному опий, хотя являлся автором крупных научных работ по изучению этого препарата, хорошо знал его действие.
В 5 часов утра 28 января боль в животе усилилась настолько, что терпеть ее было уже невмоготу. Александр Сергеевич чувствовал себя настолько плохо, что решил попрощаться со всеми. Он попросил к себе жену, детей и свояченицу Александру Николаевну. Наталья Николаевна с воплем горести бросилась к страдающему мужу. На глазах у присутствующих появились слезы. Малышек полусонных, в одеялах, приносили к нему. Александр Сергеевич не мог говорить и прощался только взглядом и движением руки. Он молча по одному благословлял детей и движением руки отсылал от себя. Затем он также поочередно стал прощаться с друзьями - Жуковским, Тургеневым, Вяземским, Карамзиной, Виельгорским. Выглядел Александр Сергеевич очень плохо. Говорил он редко, едва слышно. "Смерть идет", - тихо, с особым выражением сказал он Спасскому. Днем 28 января весть о ранении любимого народом поэта быстро разнеслась по столице. С раннего утра, встревоженные горестной вестью, люди начали стекаться на набережную Мойки, к дому поэта. Передняя и зала в квартире в течение всей болезни Александра Сергеевича постоянно были заполнены знакомыми Пушкину и совершенно незнакомыми людьми. Они были искренне взволнованы ранением поэта и беспрестанно спрашивали у докторов и ухаживающих о ходе болезни. Несмотря на мороз и сильный пронизывающий ветер, густая масса людей загораживала на большом расстоянии все пространство на улице перед домом Пушкина, к крыльцу было невозможно протиснуться. 29 января друзья Пушкина даже были вынуждены обратиться в Преображенский полк, и у крыльца для установления порядка поставили часовых. Какой-то старичок говорил с удивлением: "Господи боже мой! Я помню, как умирал фельдмаршал, а этого не было!" В вестибюле стали вывешивать сочиненные Жуковским бюллетени о состоянии здоровья поэта.
Пушкин беспрестанно спрашивал, кто из друзей и знакомых у него в доме. Но впустить всех знакомых в кабинет, где умирал поэт, было просто невозможно. Днем 28 января состояние раненого оставалось тяжелым. Около 14 часов появился в доме потрясенный случившимся В.И. Даль, который приехал в Санкт-Петербург по делам службы из Оренбурга и только что узнал о ранении Пушкина. Александр Сергеевич подал Далю руку и откровенно сказал: "Плохо, брат". А.С. Пушкин очень обрадовался Далю, к тому же приход последнего и уменьшение боли от приема опия совпали по времени. Александр Сергеевич отвлекся от грустных дум, слегка повеселел, разговаривая с Владимиром Ивановичем. Пушкин охотнее стал выполнять назначения докторов. Он был не привередливым больным, никого не упрекал, не жаловался, благодарил ухаживающих за каждый пустяк. "Вот и хорошо... и прекрасно...", - часто приговаривал он, когда давали воды, кусочки льда, поправляли постель, подушку.
В ночь с 28 на 29 января состояние раненого было крайне тяжелым. Его беспокоят резкая слабость и жажда. Боли в животе сохраняются, временами раненый засыпает, но ненадолго. Просыпаясь, просит пить, но пьет только по нескольку глотков. Иногда очень тихо, стараясь сдерживать себя, постанывает. Даль уговаривал его: "Не стыдись боли своей, стонай, тебе будет легче". Пушкин возражал: "Нет, не надо, жена услышит". У поэта появилось мучительное чувство тоски. "Скоро ли это кончится?" "Ах, какая тоска! Сердце изнывает!" - жаловался он Владимиру Ивановичу. Тактика лечения оставалась неизменной. Больному давали лавровишневую воду, каломель и опий.
Александр Сергеевич бoльшую часть времени своего последнего дня был в сознании. Он жаловался на резкую слабость, жажду, головокружение, одышку. Временами сознание "путалось", и пациент переставал узнавать неотлучно находящегося у изголовья Даля, возникали зрительные галлюцинации. Пушкин признался, что ему вдруг пригрезилось, как они вместе с Далем, взявшись за руки, лезут вверх по книгам и полкам - все выше, выше и выше! Пульс у больного падал с часу на час, стал едва заметен. Руки были совсем холодными. Передняя и зала были переполнены. Бледные и тревожные лица людей выдавали сильное волнение. "Больной находится в весьма опасном положении", - написал Жуковский для посетителей. Этот бюллетень оказался последним. Наиболее близкие друзья поэта - В.А. Жуковский, П.А. Вяземский со своей женой, А.И. Тургенев, М.Ю. Виельгорский - собрались у смертного одра. От умирающего не отходили доктора Е.И. Андреевский, В.И. Даль и И.Т. Спасский. Несколько раз Александр Сергеевич звал Наталью Николаевну, но говорить много не мог, отсылал ее от себя. "Она, бедная, безвинно терпит и может еще потерпеть во мнении людском", - говорил Александр Сергеевич еще в первый вечер после смертельного ранения.
На смертном одре великий поэт вспомнил и о своем друге и секунданте Данзасе, завещал тому не мстить за него, переживал, что у того будут неприятности из-за дуэли, и умолял друзей не допустить сурового наказания своего секунданта, сказав В.А. Жуковскому и П.А. Вяземскому: "Просите за Данзаса. Он мне брат". Умирая, Пушкин отдал Данзасу на память со своей руки кольцо, с которым секундант поэта не расставался до последних дней своей жизни.
Около 14 часов Александру Сергеевичу захотелось морошки. Он с нетерпением ждал, когда ее принесут, и попросил жену покормить его из своих рук. Он съел 2-3 ягодки и с наслаждением выпил несколько ложечек сока, подаваемых женой, говоря: "Ах, как это хорошо!" Наталья Николаевна опустилась на колени у изголовья умирающего мужа и приникла лицом к нему, а он гладил ее ласково по голове и тихо, едва слышно, шептал слова любви и утешения. Наталья Николаевна вышла из кабинета, вся искрящаяся надеждой, и сказала, обращаясь к окружающим: "Вот вы увидите, что он будет жив". Но через некоторое время, в ее отсутствие, началась агония. Пушкин потухающим взором обвел шкафы своей библиотеки и, имея в виду своих самых лучших друзей - книги, прошептал: "Прощайте, прощайте". Спасский и Даль исполнили последнюю просьбу умирающего, чуть повернув его на бок и слегка приподняв. Александр Сергеевич вдруг широко открыл глаза, лицо его прояснилось. Последними словами поэта были: "Жизнь кончена... Тяжело дышать, давит..." Отрывистое частое дыхание сменилось на медленное, тихое, протяжное, и вот уже слабый, едва заметный, последний вздох. Дыхание остановилось. В 14 часов 45 минут 29 января 1837 года (10 февраля по новому стилю) была зафиксирована смерть. Закрыл глаза умершему доктор Е.И. Андреевский.
Поручик Дантес после дуэли был арестован, содержался в Петропавловской крепости и по решению военного суда "за вызов на дуэль и убийство на оной камер-юнкера Пушкина" был лишен чинов и разжалован в рядовые. Однако Николай I, как мог, смягчил приговор и выслал Геккерна-младшего из России, что было исполнено 19 марта 1837 года. Не подлежит сомнению, что если бы Пушкин остался жив, его бы наказали суровее всех других участников поединка. Существует версия, что Александр Сергеевич втайне надеялся на то, что после дуэли, в случае благоприятного исхода, его вновь отправят в ссылку в Михайловское, уедет туда вместе с женой и детьми и целиком отдастся литературной работе. Дело на Александра Пушкина действительно завели, и в решении военно-судной комиссии сказано: "Преступный поступок камер-юнкера Пушкина, подлежащего равному с Геккерном наказанию... по случаю его смерти предать забвению".
Данзас тоже был предан суду. Военный суд первой инстанции вынес приговор по всей строгости закона. "Подсудимого подполковника Данзаса, - говорилось в нём, - хотя он и объясняет комиссии, что при изъявлении согласия быть посредником при выше объяснённом происшествии, спрашивал секунданта с противной стороны Д'Аршиака не имеет ли средства к примирению ссорящихся миролюбно, который отозвался, что нет никаких, но так как он поступил не по точной силе 142-го воинского артикула и не донёс заблаговременно начальству о предпринимаемом ими злом умысле и тем допустил совершиться дуэли и убийству, которое отклонить ещё были способы, то его, Данзаса, по долгу верноподданного, не исполнившего своей обязанности, по силе 140-го воинского артикула повесить". Вторая инстанция смягчила приговор, постановив отобрать у Данзаса золотую полусаблю, данную ему за храбрость, и разжаловать его в рядовые. Однако по мере прохождения указа по дальнейшим инстанциям мера наказания снижалась, пока не достигла двух месяцев содержания в крепости. 19 мая 1837 года Данзас вышел на свободу.
Думается, после гибели друга, после этих мучительных, тяжелых дней, Константин Карлович Данзас не боялся уже ничего: ни петли на шею, ни пули, ни разжалования в рядовые! Он был рад тому, что в последние дни Пушкина мог находиться при нем, облегчать, чем умел и мог, его страдания и страдания Натальи Николаевны, которой он первым принес ужасную весть. Ее, впавшую в отчаянье, друзьям порой приходилось силой уводить от умирающего. И часто это делал именно Данзас. Не случайно, больная Наталья Николаевна, в первые же дни после смерти мужа написала прошение императору о дозволении Данзасу препроводить тела друга до места последнего успокоения в Святогорский монастырь и не наказывать слишком строго. Император, который не велел арестовать Данзаса сразу после дуэли и позволил ему находиться рядом с умирающим другом, отказал - государь не пожелал нарушить закон, карающий дуэлянтов. Об остальном мы знаем. 19 мая 1837 года инженерный подполковник К.К. Данзас после двух месяцев ареста был освобожден из Петропавловской крепости. О чем он вспоминал в камере? О тех страшных днях, о мучениях и смерти Пушкина. О многих деталях этих трагических дней никто не знал до той поры, пока воспоминания о последних днях поэта не были опубликованы в 1863 году в записи близкого друга Константина Карловича А.Н. Аммосова "К.К. Данзас. Последние дни жизни и кончина Александра Сергеевича Пушкина в записи А.Аммосова" (Санкт-Петербург, 1863).
Почему так поздно? Возможно, Данзас щадил память и сердце вдовы поэта, которой не стало в том же 1863 году, осенью, а может быть, были какие-то другие причины - теперь не узнать. В то время представления об этике были иные, чем теперь. Данзас был истинно человеком чести. Только ему доверил Пушкин список долгов, которые подлежало заплатить немедленно, и попросил сжечь некоторые бумаги. И по прошествии многих лет Данзас не сказал, какие именно. Тайна была сохранена. Софья Николаевна Карамзина называла П.Вяземского, В.Жуковского и К.Данзаса, "тремя ангелами-хранителями" поэта, облегчившими его последние минуты.
Выйдя из-под ареста, Данзас некоторое время послужил в Петербургской инженерной команде, потом опять не поладил с начальством и в чине подполковника был отправлен по личной просьбе, на Кавказ, командовать Тенгинским пехотным полком. По отзывам людей бывалых, в частности декабриста Николая Лорера, храбрости, подобной храбрости полковника Данзаса они не видели. Она была беспримерной. В своих записках Н.И. Лорер пишет: "Подобной храбрости и хладнокровия, каким обладал Данзас, мне не случалось встречать в людях, несмотря на мою долговременную военную службу... Бывало, с своей подвязанной рукой стоит он на возвышении, открытый граду пуль, которые, как шмели, жужжат и прыгают возле него, а он говорит остроты, сыплет каламбуры... Ему кто-то заметил, что напрасно стоит на самом опасном месте, а он отвечал: "Я сам это вижу, но лень сойти... По мне, он был замечательным человеком, хотя большой оригинал. Он любил хороший стол и большую часть времени лежал в постели, однако все его любили и звали, между нами, "маршал Субаши" ("Субаши" - так называлась река Шахе на русских военных картах). В 1839 году К.К. Данзас был назначен помощником генерала Николая Николаевича Раевского, возводившего форты Черноморской береговой линии, и встретился с братом Пушкина - Львом Сергеевичем. Они сердечно подружились.
Его первым боем в составе Тенгинского полка была высадка в устье Шахе 3 мая 1839 года, где он проявлял чудеса храбрости. Сводный пехотный батальон Данзаса высадился вторым десантным рейсом и с ходу направился в бой для усиления авангарда, который во главе с генерал-майором Кашутиным и полковником Полтининым продолжал отважно наступать по шахинской равнине на основные силы убыхов. Это наступление длилось два часа и закончилось в самом узком месте долины. С рукой на перевязи Константин Карлович постоянно находился впереди своего батальона. Открытый и прямодушный характер Данзаса сразу же привлёк к нему всех. Офицеры и рядовые полюбили его беззаветно, ведь подобной безрассудной храбрости они не видывали. Генерал Раевский, готовя позже наградные списки, особо отозвался о храбрости Данзаса. Участвовал Данзас и при высадке десанта на реке Псезуапсе. Его отряд первым занял позицию на правом берегу, быстро переправившись через устье реки на место будущей крепости и начал делать вокруг засеку.
Когда в 1840 году на Кавказ перевели М.Ю. Лермонтова, поэт по ходатайству Данзаса был зачислен в его батальон. Во время восстания убыхов в 1840 году Данзас командовал высадкой тенгинцев, прибывших на бриге "Могучий" на выручку Навагинскому укреплению. Одной из рот командовал Л.С. Пушкин. Правда, взвод 12 мушкетёрской роты батальона К.К. Данзаса не дождался своего командира - М.Ю. Лермонтова, который с благословения командующего войсками на Кавказской береговой линии генерала П.Х. Граббе принимал участие в 1840 году в чеченских походах с отрядом А.В. Галафеева. При высадке, действиях при обстреле укрепления убыхами, тушении пожара (одна из гранат попала в зарядные ящики в передовом бастионе, который был полностью разрушен, другая подожгла рогожи, которыми был покрыт склад муки) и отражении атак К.К. Данзас действовал хладнокровно и решительно.
Активное участие Данзас принял и в походе против черкесов, проведённом от Мзымты до Мацесты. Особо сильное сопротивление горцы оказали на Агуре и на левом берегу реки Мацесты. Были устроены многочисленные засеки. Войска ночевали тут же. Наутро 5-тысячный отряд убыхов во главе с Хаджи Берзеком Керантухом обстреляли русские войска и пошли в атаку, но были отброшены штыковой контратакой.
В 1844 году Данзас был командирован в распоряжение командующего войсками Финляндии, а в 1856 году он поступил чиновником особых поручений в петербургскую комиссариатскую комиссию, с оставлением по армейской пехоте, но в том же году вышел в отставку с чином генерал-майора, с пенсией за службу и раны. Он не нажил ни гроша, у него не было ничего, кроме пенсии генерала. Собственной семьи он так и не создал, хотя в литературе упомянуто о том, что он неудачно сватался к Вере Александровне Нащокиной, вдове Павла Воиновича Нащокина. С ростом всенародной славы Пушкина Константин Карлович все мучительнее и острее ощущал свою роль в роковом поединке. В конце концов, ему трудно стало говорить о чем-либо, кроме дуэли, он был склонен обвинять себя в том, что не сумел сохранить другу жизнь. Прежде остроумный каламбурист и весельчак, обладающий, по отзывам современников, "истинно французским складом ума", со временем Данзас превратился в грустного, нервного, подавленного человека. Он трепетно собирал и хранил экспонаты своего маленького Пушкинского музея. Особенно берег кольцо с бирюзой, которое, умирая, Пушкин снял со своей руки и отдал ему. По поверью, это был талисман от насильственной смерти.
На долю Константина Карловича Данзаса пришлось несколько страшных ударов: он провожал Пушкина к месту смертельного поединка, до последней минуты надеясь что кто-нибудь остановит, спасёт Пушкина (имеются свидетельства, что Данзас, желая как-нибудь дать знать проходящим о цели их поездки, ронял пули, чтобы, заметив это, их остановили); он стал единственным дружественным свидетелем смертельного ранения Пушкина; он был вестником несчастья для Натальи Николаевны; он отнял у Пушкина пистолеты, когда истомлённому предсмертными муками поэту пришла мысль покончить с собой; он дольше всех находился подле умирающего, ощущая полное бессилие чем-то помочь ему. Данзас всю жизнь свою провел в военных походах и сражениях, никогда не имел пристанища, семьи, детей, повесть его дней была печальна и тяжела.
Лицейский товарищ Пушкина и свидетель последних дней его жизни, генерал-майор К.К. Данзас скончался 3 февраля 1870 года, в совершенном одиночестве в Петербурге. Его единственной наследницей оказалась племянница, дочь горячо любимого брата Бориса. Скептик от природы, Данзас жил и умер в бедности, и не только не оставил после смерти "благоприобретенного", но его даже и похоронить было не на что. Казна приняла расходы на его похороны на свой счет: до того доходило у него пренебрежение к благам жизни и житейским расчетам. Данзас был похоронен на римско-католическом кладбище Выборгской стороны Петербурга. В 1936 году его прах был перенесен на Тихвинское кладбище Александро-Невской лавры (Некрополь мастеров искусств) с установкой нового памятника.
