Замечательная русская поэтесса М.А. Лохвицкая (ударение в фамилии ставится на первый слог) родилась 19 ноября (2 декабря) 1869 года в Петербурге в семье известного адвоката Александра Владимировича Лохвицкого (1830-1884). А.В. Лохвицкий принадлежал к кругу ученых юристов. Он был доктором прав, автором курса уголовного права и других сочинений и статей, по словам современников, "отмеченных ясностью и талантом изложения". Практиковал как адвокат - точнее, присяжный поверенный. Его выступления привлекали аудиторию блестящей диалектикой и замечательным остроумием. Мать, Варвара Александровна (урожденная Гойер, ум. не ранее 1917), происходила из обрусевшей французской семьи. Она была начитанна, увлекалась литературой.
30 ноября 1869 года девочка была крещена в Сергиевском всей артиллерии соборе, находившемся по соседству с домом, в котором Лохвицкие жили (Сергиевская ул., д. 3). Восприемниками при крещении были подполковник В.А. фон Гайер и Е.А. Бестужева-Рюмина, жена профессора Петербургского университета К.Н. Бестужева-Рюмина (от имени которого получили название известные Высшие женские курсы). Бестужев-Рюмин был другом А.В. Лохвицкого.
Следующим ребенком в семье была Надежда Александровна (1872-1952) - знаменитая Тэффи. Из ее автобиографических рассказов явствует, что семья была многодетной, а разница в возрасте между старшими и младшими детьми - значительной. Выяснить точное количество братьев и сестер по метрическим книгам сложно, поскольку семья постоянно переезжала из города в город (отец окончил Московский университет, затем учился в Германии, преподавал в Одессе, Петербурге и опять в Москве); менялись адреса и в пределах одного города. Достоверно известны годы жизни только старшего брата Николая (1868-1933) и младшей из сестер, Елены (1874-1919). Брат стал военным, дослужился до генерала, во время Первой мировой войны командовал корпусом во Франции, в гражданскую войну участвовал в белом движении, некоторое время был командующим 2-й колчаковской армией. Среди множества его наград - Георгиевский крест 4-й и 3-й степени за личное мужество. В эмиграции он участвовал в различных патриотических организациях, был председателем общества монархистов-легитимистов. Елена упоминается во многих автобиографических рассказах Тэффи. Надежда и Елена - две младшие сестры - были особенно дружны между собой.
Литературные способности, в той или иной степени, проявились у всех детей семьи - известности достигла и младшая сестра Надежда (Тэффи), и Елена, и даже брат, Николай. По семейной традиции сестры вступали в литературу по старшинству, не одновременно, чтобы избежать зависти и творческой конкуренции. Первой была Мирра (так называли Марию друзья и знакомые). Дебют Надежды должен был состояться не раньше отлучения старшей сестры от литературы. Выстраивая такие планы на будущее, девочки-подростки едва ли полагали, что так и произойдет в действительности: полноценная литературная деятельность Тэффи (взявшей псевдоним лишь для того, чтобы отличаться от сестры) началась только после ранней смерти Мирры Лохвицкой.
Елена тоже писала стихи, вместе с Тэффи переводила Мопассана, состояла в обществе драматических писателей. Впрочем, профессиональным "литератором" она себя не считала. До 40 лет жила с матерью, затем вышла замуж за надворного советника В.В. Пландовского. Известны имена еще двух старших сестер - Варвары Александровны Поповой и Лидии Александровны Кожиной (их портреты содержатся в семейном альбоме Тэффи). Около 1910 года Варвара, овдовев или разведясь, поселилась вместе с матерью и сестрой Еленой. В адресной книге аттестовала себя как "литератор". В 1916-1917 годах она сотрудничала в "Новом времени", печатая заметки под псевдонимом "Мюргит", взятым из одноименного стихотворения Мирры. В рассказах Тэффи упоминается еще сестра Вера. Что касается взаимоотношений Мирры и Надежды, они, по всей видимости, были непростыми. Яркая одаренность обеих при очень небольшой разнице в возрасте (два с половиной года) привела скорее к взаимному отталкиванию, чем притяжению. В рассказах и воспоминаниях Тэффи нередки ощутимые "шпильки" в адрес покойной сестры. Но все же придавать им слишком большое значение было бы несправедливо.
В 1874 году семья Лохвицких переехала в Москву. В 1882 году Мария поступила в Александровское училище (в 1890-е гг. переименованное в Александровский институт), где обучалась, живя пансионеркой за счет родителей. После смерти мужа Варвара Александровна с младшими дочерьми вернулась в Петербург. В 1888 году, кончив курс и получив свидетельство домашней учительницы, Мария переехала туда же, к своим.
Сочинять стихи она начала рано, поэтом осознала себя в 15 лет. Незадолго до окончания института, в 1888 году, два ее стихотворения с разрешения начальства были изданы. В 1889 году Мария Лохвицкая начала публиковать свои стихи в периодической печати. Сначала она стала сотрудничать с иллюстрированным петербургским журналом "Север", затем печаталась в журналах "Живописное обозрение", "Художник", "Труд", "Русское обозрение", "Книжки Недели" и др. Подписывалась она обычно "М.Лохвицкая", но уже тогда все называли ее Миррой. К этому времени относится знакомство с писателями Вс.Соловьевым, И. Ясинским, Вас. Ив. Немировичем-Данченко, А. Коринфским, критиком и историком искусства П.П. Гнедичем, поэтом и философом Вл.Соловьевым и другими. Стихи двадцатилетней Лохвицкой удивительно зрелы и сильны:
Порвется жизни нашей нить, -
Спешите ж ею насладиться,
Спешите юностью упиться,
Любить, страдать, - страдать, любить!
Мария Александровна, "Мирра Лохвицкая", еще при жизни получила имя "Русской Сафо"; любовь была главной темой ее творчества, строка "Это счастье - сладострастье" воспринималась как девиз поэтессы. В ее ранних стихах любовь - светлое чувство, приносящее семейное счастье и радость материнства; впоследствии жизнь лирической героини осложняется вторжением греховной страсти, вносящей в ее душу разлад. Широкий диапазон этих переживаний помогал стихам не выглядеть однообразными, любовная лирика как бы обретала сюжетность.
В 1890-е годы Лохвицкие проводили летние месяцы в так называемой "Ораниенбаумской колонии" - дачном поселке между Петергофом и Ораниенбаумом. Впечатлениями этой местности был навеян целый ряд стихотворений Лохвицкой, а также поэма "У моря". По соседству с Лохвицкими снимала дачу семья известного профессора архитектуры Эрнеста Жибера (1823-1909). Это был один из многочисленных иностранных зодчих, чья судьба оказалась связана с Россией. Чистокровный француз, он родился в Париже, в 1840-е гг. приехал в Петербург, окончил Академию художеств и остался в России навсегда. Эрнест Иванович, как его стали звать, прожил долгую жизнь (похоронен на Смоленском лютеранском кладбище). Со временем он женился - очевидно, тоже на обрусевшей француженке, Ольге Фегин (1838-1900). У них была дочь, Ольга Эрнестовна, и несколько сыновей, за одного из которых, Евгения Эрнестовича, Мирра Лохвицкая вышла замуж.
Свадьба состоялась в конце 1891 года. Позднее Лохвицкая писала, что ее муж был тогда студентом Петербургского университета. Впрочем, возможно, что имелся в виду институт гражданских инженеров, профессором которого состоял Э.И. Жибер. Е.Э. Жибер по профессии был инженером-строителем, его работа была связана с переездами и командировками. Через год после свадьбы молодые уехали из Петербурга, жили в Тихвине и Ярославле, затем на несколько лет их местом жительства стала Москва. Осенью 1898 года семья снова переехала в Петербург, в квартиру на Стремянной ул., д.4.
Детей у поэтессы было пятеро, все - мальчики. Трое: Михаил, Евгений и Владимир - появились на свет в первые годы ее замужества, один за другим. Около 1900 года родился четвертый ребенок, Измаил. К началу 1900-х гг. относится шуточное стихотворение, посвященное ее детям, в котором она дает шутливую характеристику каждому из них и совершенно всерьез говорит о своих материнских чувствах:
Михаил мой - бравый воин,
Крепок в жизненном бою,
Говорлив и беспокоен,
Отравляет жизнь мою.
Мой Женюшка - мальчик ясный,
Мой исправленный портрет,
С волей маминой согласный,
Неизбежный как поэт.
Мой Володя суеверный
Любит спорить без конца,
Но учтивостью примерной
Покоряет все сердца.
Измаил мой - сын Востока,
Шелест пальмовых вершин,
Целый день он спит глубоко,
Ночью бодрствует один.
Но и почести и славу
Пусть отвергну я скорей,
Чем отдам свою ораву:
Четырех богатырей!
Лохвицкая обладала большим поэтическим дарованием. Ее стихи отличались блеском метафор, музыкальностью, эмоциональной насыщенностью. По темам и основному содержанию ее поэзия ограничивалась сферой чувственной любви, возводила в культ обнаженное сладострастие. Лохвицкая культивировала узкий индивидуализм, взгляд на женщину как на существо, находящее свое счастье в беззаветном подчинении любимому, ее "повелителю". Лохвицкую можно считать основоположницей русской "женской поэзии" XX века, она проложила путь для Ахматовой, Цветаевой и других русских поэтесс. С утверждением "женской тематики" был связан налет скандальности, сопутствовавший ее славе, хотя ничего эпатажного ни в стихах, ни в манере поведения самой поэтессы не было. Чувственная и жизнелюбивая лирика Лохвицкой, воспевающая греховную страсть, таила душевную чистоту и простодушие, глубокую религиозность; склонность к мистицизму явственно сказалась в поздних стихах с их предчувствием близкой смерти. И все-таки, по единодушному свидетельству мемуаристов, несмотря на "смелость" своей любовной лирики, в жизни Лохвицкая была "самой целомудренной дамой Петербурга", верной женой и добродетельной матерью. Стихов, обращенных к детям, у нее немного, но они составляют неотъемлемую часть ее поэтического наследия. Персональных посвящений удостоились Евгений, Измаил и последний, пятый ребенок, Валерий, родившийся осенью 1904 года.
Первый сборник стихотворений Лохвицкой вышел в 1896 году и сразу же был удостоен Пушкинской премии. Распространено мнение, что Лохвицкой покровительствовал маститый поэт Аполлон Майков, но никаких свидетельств их общения не сохранилось. Более того, А.А. Голенищев-Кутузов, рецензент сборника, в своем отзыве говорит: "По выходе в свет сборника г-жи Лохвицкой покойный К.Н. Бестужев-Рюмин, вероятно, лично знакомый с автором, передал покойному же Аполлону Николаевичу Майкову и мне по экземпляру этого сборника". Следовательно, Майков с Лохвицкой знаком не был. Скорее всего, смутные воспоминания о том, что поэт-академик был как-то причастен к присуждению ей Пушкинской премии, а также наличие у нее стихотворений на темы античности создали миф о каком-то особом покровительстве Лохвицкой со стороны Майкова. Далее сборники стихотворений поэтессы выходили в 1898, 1900, 1903 и 1904 годах. Третий и четвертый сборники были удостоены почетного отзыва Академии наук.
Популярность "русской Сафо" к концу XIX века постоянно возрастала; критика находила в них уже "больше искренности, чем нескромности". На фоне однообразно-унылой народнической лиры страстный - до экзальтации - голос поэтессы звучал совершенно особенно, как музыкальное соло. В ее лирике вообще главенствовала музыкальная стихия, подчиняющая и растворяющая в своем потоке стихотворные ритмы, словесные образы, темы. В 1900-е годы в ее стихах почувствовались пессимистические ноты, она обратилась к драматическим формам, писала пьесы на средневековые сюжеты, испытала увлечение мистикой; но и вечные библейские истории притягивали ее.
С переездом в Петербург Лохвицкая входит в литературный кружок К.К. Случевского. Случевский относился к ней с большой теплотой, на его "пятницах" она была всегда желанной, хотя и нечастой гостьей. Вообще круг литературных связей Лохвицкой довольно скуден. Из символистов дружественно относился к ней, пожалуй, Ф.К. Сологуб. В кругу друзей Лохвицкую окружала аура всеобщей легкой влюбленности. Хотя внешность непосредственного отношения к литературе не имеет, в ее случае она сыграла свою важную, хотя и неоднозначную роль. Классический портрет поэтессы дает И.А. Бунин: "И все в ней было прелестно: звук голоса, живость речи, блеск глаз, эта милая легкая шутливость… Особенно прекрасен был цвет ее лица: матовый, ровный, подобный цвету крымского яблока". Мемуаристы подчеркивают некоторую экзотичность ее облика, соответствующую экзотичности ее поэзии. На начальном этапе литературной карьеры эффектная внешность, вероятно, помогла Лохвицкой, но впоследствии она же стала препятствием к пониманию ее поэзии. Далеко не все хотели видеть, что внешняя привлекательность сочетается в поэтессе с живым умом, который обнаруживал себя в ее лирике. Драма Лохвицкой - драма красивой женщины, в которой отказываются замечать что бы то ни было помимо красоты. Встречаются сведения о том, что поэтесса часто и с неизменным успехом выступала на литературных вечерах. Эти ее "эстрадные" успехи представляются преувеличенными. В ее архиве всего несколько свидетельств подобных выступлений. Кроме того, она страдала сильной застенчивостью. По воспоминаниям Е. Поселянина: "Когда она вышла на сцену, в ней было столько беспомощной застенчивости, что она казалась гораздо менее красивою, чем на своей карточке, которая была помещена во всех журналах". Лохвицкая и сама признавала за собой это свойство.
Неизбежно возникает вопрос о том, какой характер носили отношения Лохвицкой с поэтом К.Д. Бальмонтом. П.П. Перцов в воспоминаниях упоминает об их "нашумевшем романе", который, по его мнению, положил начало прочим бесчисленным романам Бальмонта. Сам поэт в автобиографическом очерке "На заре" говорит о том, что с Лохвицкой его связывала "поэтическая дружба". В остальном отношения двух поэтов окружены глухим молчанием. Мемуаристы, писавшие о Лохвицкой, не говорят по этому поводу ни слова. Писавшие о Бальмонте Лохвицкую почти не упоминают. Исследователи делают вывод о том, что в какой-то период поэтов связывали отношения интимной близости, затем их пути разошлись, но воспоминания о "светлом чувстве" остались. Все это верно лишь отчасти. Интимных отношений, скорее всего, не было, документальных свидетельств общения двух поэтов почти не сохранилось. В архиве Бальмонта нет ни одного письма Лохвицкой, в ее архиве уцелело лишь одно его письмо. Однако и по этому, единственному письму, можно понять, что существовали и другие письма, по какой-то причине они были уничтожены.
Лохвицкая и Бальмонт познакомились не позднее февраля 1896 года, это видно по дарственной надписи на книге Лохвицкой, подаренной Бальмонту. О том, как развивались их отношения, можно судить лишь по отрывочным упоминаниям в переписке поэтов с другими адресатами и скупых репликах в автобиографической прозе Бальмонта. Но и молчание само по себе значимо. При почти полном отсутствии письменных и мемуарных источников, обильный материал дает стихотворная перекличка (более сотни стихов), запечатленная в творчестве обоих. Во всяком случае, в поэзии Лохвицкой Бальмонт узнается легко. Из этой переклички можно сделать вывод о том, что отношения между двумя поэтами были далеко не идилличны. После сравнительно недолгого периода, когда они чувствовали себя друзьями и единомышленниками, наметилось расхождение во взглядах - о чем свидетельствуют и критические отзывы Бальмонта. Есть основания полагать, что он вольно или невольно сыграл в судьбе Лохвицкой весьма неблаговидную роль, - чем и вызвано странное молчание. Их "роман" наделал много шуму, хотя существовал, главным образом, в стихах. Тем не менее, чувства с обеих сторон не были надуманны, невозможность пережить в реальности то, что было воспето в поэзии, в конце концов привела к ухудшению отношений и к полному их разрыву, хотя стихотворная перекличка, ставшая своего рода поединком, продолжалась.
Драма, по всей видимости, состояла в том, что чувство поэтов было взаимным, причем со стороны Лохвицкой оно было, пожалуй, даже более глубоким, но она, по причине своего семейного положения, старалась подавить это чувство в жизни, давая ему проявиться лишь в творчестве. Бальмонт же, увлеченный идеями Ницше о "сверхчеловечестве", стремясь, согласно модернистским принципам, к слиянию творчества с жизнью, непрерывно расшатывал нестабильное душевное равновесие, которого поэтесса с большим трудом добивалась. Для Лохвицкой последствия оказались трагичны: результатом стали болезненные изменения психики (на грани душевного расстройства), в конечном итоге приведшие к преждевременной смерти.
История любви двух поэтов имела странное и трагическое продолжение в судьбах их детей. Дочь Бальмонта была названа Миррой - в честь Лохвицкой. Имя предпоследнего сына Лохвицкой Измаила было как-то связано с ее любовью к Бальмонту. Измаилом звали главного героя сочиненной ею странной сказки - "О принце Измаиле, царевне Светлане и Джемали Прекрасной", в которой причудливо преломлялись отношения поэтов. В 1922 году, когда Бальмонт был уже в эмиграции и жил в Париже, к нему явился юноша - бывший врангелевец, молодой поэт - Измаил Лохвицкий-Жибер. Бальмонт был взволнован этой встречей: молодой человек был очень похож на свою мать. Вскоре он стал поклонником пятнадцатилетней Мирры Бальмонт - тоже писавшей стихи. Что было дальше - понять нельзя. Отвергла ли девушка любовь молодого поэта, или почему-то испортились его отношения с Бальмонтом, или просто он не смог найти себя в новой эмигрантской жизни - но через полтора года Измаил застрелился. В предсмертном письме он просил передать Мирре пакет, в котором были его стихи, записки и портрет его матери. Об этом сообщал Бальмонт в письме очередной своей возлюбленной, Дагмар Шаховской, которая родила ему двоих детей. Их дочь, родившаяся в том же году, была названа Светланой. Последующая судьба Мирры Бальмонт была не менее трагична. Неудачное замужество, рождение более чем десяти детей, чудовищная нищета. Умерла она в 1970 году. За несколько лет до смерти попала в аварию и потеряла способность двигаться.
После увлечения Бальмонтом известность Лохвицкой получила несколько скандальный оттенок, поэтессе настойчиво примеряли ореол "вакханки". Однако Бунин, хорошо ее знавший, отмечал несовпадение этой репутации с реальным человеческим обликом поэтессы: "мать нескольких детей, большая домоседка, по-восточному ленива". Лохвицкой обычно ставят в упрек узость ее поэтического мира. Может быть, в каком-то смысле это и верно. "Я - женщина и - только", - говорила она сама о себе. На самом деле, она вся - в своих "эмоциональных трепетах", у нее мало реальных впечатлений внешнего мира, на первый взгляд совсем не чувствуется современной ей эпохи, - времени Толстого, Чехова, Горького, Блока. Но, приглядевшись внимательнее, можно увидеть, что эпоха, в которую жила поэтесса, на самом деле отразилась в ее стихах - и очень своеобразно:
Мне ненавистен красный цвет
За то, что проклят он.
В нем - преступленья долгих лет,
В нем - казнь былых времен…
Это было сказано еще до первой русской революции, которую Лохвицкая и разглядеть-то не успела. В сущности, одного этого стихотворения было достаточно, чтобы поэта не печатали при Советской власти. А таких примеров у нее много. Вспомним хотя бы ее поэтический завет - одно из последних стихотворений, написанное незадолго до смерти:
В день Духа Святого стучитесь, избранники,
Могучие странники давних времен,
Во храмы безлюдные, в сердца непробудные,
Поведайте миру, что Враг побежден.
Чтобы в 1905 году видеть "безлюдные храмы" и оборотную сторону символики красного цвета, надо было смотреть вперед лет на пятнадцать. А чтобы видеть, что, несмотря на это, "Враг побежден" - на все восемьдесят пять.
…В долине лилии цветут… Клубится черный дым
На небе зарево горит зловещее над ним.
Огонь селения сожжет, - и будет царство сна.
Свой храм в молчанье мертвых нив воздвигнет тишина…
Верно ли, что далека от жизни "русская Сафо"? Тут, пожалуй, понятно станет, почему в прежние годы - да и в нынешние - предпочитали и предпочитают говорить, что все собрание ее стихотворений - об одной бурнопламенной страсти. Ее стиль нельзя спутать ни с чьим, она всегда остается собой.
Горят вершины в огне заката,
Душа трепещет и внемлет зову,
Ей слышен шепот: "Ты внидешь в вечность
Пройдя вратами любви и смерти", -
писала она в одном из последних стихотворений. Склонность к мистицизму была у нее природной, даже - наследственной. Ее прадед, Кондратий Андреевич Лохвицкий (1779-1839), был известен как поэт-мистик, автор таинственных "пророчеств". Есть что-то мистическое как в поэзии Мирры Лохвицкой, так и в ее судьбе. Это было замечено сразу после ее смерти. "Молодою ждала умереть, // И она умерла молодой", - писал Игорь Северянин, перифразируя ее строки. Мистикой проникнуто и само имя Мирра, которое она избрала в юности - почему, точно неизвестно. "Мирра" - драгоценное благовоние, древний символ любви и смерти. Греческое название его - "смирна". Смирна, наряду с золотом и ладаном является одним из даров, принесенных волхвами младенцу Христу.
Здоровье Лохвицкой заметно ухудшается с конца 1890-х годов, возможно, из-за драматических переживаний, связанных с Бальмонтом. Она часто болеет, жалуется на боли в сердце, депрессию, ночные кошмары. В декабре 1904 года болезнь обострилась, в 1905 году поэтесса была уже практически прикована к постели. Последний период улучшения был летом 1905 года, на даче, затем Лохвицкой внезапно стало хуже. Умирала она мучительно. Физическая причина ее смерти неясна. В биографических справках обычно указывается туберкулез легких. Между тем ни в одном из некрологов эта болезнь не называется. Единственное современное поэтессе свидетельство (Ю.Загуляевой) говорит о "сердечной жабе", т.е. стенокардии. Во всяком случае, для современников было очевидно, что физические причины смерти Лохвицкой связаны с душевным состоянием. "Она рано умерла; как-то загадочно; как последствие нарушенного равновесия ее духа…" - писала в воспоминаниях дружившая с Лохвицкой поэтесса И. Гриневская.
Смерть наступила 27 августа (9 сентября) 1905 года. Лохвицкой было 35 лет, после нее остались пятеро детей. Похороны состоялись 29 августа. Народу было мало. Отпевали поэтессу в Духовской церкви Александро-Невской лавры, там же, на Никольском кладбище, ее и похоронили. Могила Лохвицкой сохранилась, но состояние ее оставляет желать лучшего. Надпись на надгробном памятнике гласит: "Мария Александровна Жибер - "М.А. Лохвицкая" - Родилась 19 ноября 1869 г. Скончалась 27 августа 1905 г." Никаких указаний на то, что она была поэтом, нет, и потому могила не привлекает к себе внимания. Судя по расположению захоронения, предполагалось, что рядом впоследствии будет погребен муж, но место осталось пустым.
Бальмонт, посвятивший ей лучший свой сборник "Будем как солнце" (1903), не выказал никакого участия к поэтессе на протяжении всей ее предсмертной болезни, и на похоронах не присутствовал. В его письме Брюсову от 5 сентября 1905 года среди пренебрежительных характеристик современных поэтов есть и такая: "Лохвицкая - красивый романс". Эти слова звучат цинично, не знать о смерти поэтессы Бальмонт не мог. Цинизмом проникнут и его сборник "Злые чары", название которого явно заимствовано у Лохвицкой (выражение встречается у нее в драмах "Бессмертная любовь" и "In nomine Domini", а также в стихотворении "Злые вихри"). Позднее он, видимо, раскаявшись, вновь переменил свое отношение к ней. Специально о Лохвицкой он ничего не написал, но образы ее поэзии продолжали всплывать в его стихах до конца его жизни.
Мало найдется поэтов, чья литературная судьба начиналась бы столь успешно и завершилась бы столь печально. В начале пути - быстрое признание, восторги читателей, престижная Пушкинская премия уже за первый сборник. Затем - упреки в ограниченности, тривиальности, вульгарности и т.д. и т.п. Через каких-то пятнадцать лет - холодные насмешки законодателей литературной моды, мелочные придирки критиков и равнодушие читающей публики, не удостоившей прежнюю любимицу даже живых цветов на похоронах. До революции слава Лохвицкой еще светила закатными лучами, хотя на поэзию модернизма Лохвицкая заметного влияния не оказала, и единственной яркой вспышкой было увлечение ее творчеством Игоря Северянина, создавшего своеобразный культ поэтессы и выдумавшего даже страну, названную по ее имени - "Миррэлия". Впрочем, неумеренные восторги "короля поэтов" не способствовали адекватному пониманию ее поэзии. В советский период слава Лохвицкой угасла совсем. Ее творчество подверглось насильственному забвению, поскольку ни ее любовная, ни религиозно-философская лирика не вписывались в идеологию советской эпохи. Не заинтересовалось ее наследием и русское Зарубежье. Достаточно сказать, что в течение более чем девяноста лет ее стихи не выходили отдельными изданиями. Однако фактическое влияние Лохвицкой на последующую литературу несомненно больше того, о котором привыкли говорить в наши дни.
