Царевич и великий князь Алексей Петрович Романов, старший сын Петра Великого, родился 18 (28) февраля 1690 года в подмосковной резиденции царя - селе Преображенском, через год с небольшим после свадьбы Петра I и его первой жены Евдокии Федоровны Лопухиной. Петр никогда не любил своей жены. Сыну было лишь два года, когда у Петра начался роман с дочерью торговца Анной Монс из Немецкой слободы, и всего четыре года - когда царь окончательно оставил Евдокию. А в 1698 году Алексей фактически лишился матери: Петр, прервавший поездку по Европе из-за известия о стрелецком бунте, вернулся в Москву необычайно раздраженным и, помимо прочего, сослал жену в монастырь. Петр пытался сначала убедить Лопухину добровольно вступить в монастырь, но его старания оказались безуспешными. Тогда Петр отправил Евдокию против ее воли в Суздальский Покровский монастырь, где она была насильно пострижена под именем Елены. Вот почему детство мальчика прошло в обстановке, далекой от тихого семейного счастья. Воспитанием Алексея занялась его тетка по отцу царевна Наталья Алексеевна, которую он не особенно любил. В качестве учителей к царевичу были приставлены Никифор Вяземский и немецкие воспитатели: сначала Мартин Нейгебауэр, а затем Генрих Гюйссен. Тот выучил царевича говорить по-французски и преподавал ему на французском языке. В 1705 году Петр отозвал Гюйссена на дипломатическую службу. Царевич остался с Никифором Вяземским; наблюдение над ходом учения было поручено любимцу царя Александру Меншикову, которому, однако, некогда было следить за царевичем, постоянно жившим в Москве, тогда как Меншиков пребывал в Петербурге и часто отвлекался для разных военных и административных дел.
Лишенный матери и отданный в чужие руки, Алексей очень горевал и даже тайком ездил в Суздаль, чтобы повидаться с матерью. Отношениям Алексея с отцом катастрофически не хватало теплоты, зато в них было много подозрений и недоверия. Петр следил, чтобы Алексей не имел контактов с матерью, царевич же опасался слежки. Этот страх стал почти маниакальным. В 1708 году, во время шведского вторжения, Алексей, которому было поручено наблюдать за подготовкой Москвы к обороне, получил от отца письмо с упреками в бездействии. Реальной же причиной недовольства царя, скорее всего, был визит Алексея в Суздаль, о котором тут же донесли Петру. Петр не любил старшего сына, и царевич не вошел в новую семью царя, женившегося на Екатерине Алексеевне. Он жил рядом, но особняком, без ласки и внимания. Екатерина также не привечала пасынка. В сотне писем Петра и Екатерины Алексей упомянут лишь два-три раза, и ни в одном из писем ему нет даже привета. Письма же самого Петра к юноше холодны, кратки и бесстрастны - ни слова одобрения, поддержки или ласки. Как бы ни поступал царевич, отец был им вечно недоволен. Когда-то, в угаре пьяных развлечений, в веренице срочных дел Петр отмахнулся от мальчика, а уже через десять лет пожал плоды: у него за спиной вырос недруг, не принимавший ничего из того, что делал и за что боролся его отец.
Алексей так и не получил систематического образования. Будучи от природы человеком способным, он вместе с тем был ленив, в чем сам признавался: "труда никакого понести не могу". Эти черты царевича в полной мере проявились, когда отец стал приобщать его к государственным делам. В 1702 году Петр взял сына с собой в Архангельск, а в 1704 году Алексей участвовал в осаде Нарвы. "Я взял тебя в поход показать тебе, что я не боюсь ни труда, ни опасностей. Я сегодня или завтра могу умереть; но знай, что мало радости получишь, если не будешь следовать моему примеру, - заявил сыну Петр. - Если ты не захочешь делать того, что я желаю, то я не признаю тебя своим сыном: я буду молить Бога, чтобы он наказал тебя в этой и в будущей жизни".
Москва, старая столица России, стала средоточением врагов преобразований, начатых Петром. Алексей редко видел отца, постоянно занятого военными делами. Царевича окружили люди, недружелюбно относившиеся к затеям государя. Это были четверо Нарышкиных, пять князей Вяземских, домоправитель Еварлаков, Крутицкий архиерей Илларион и несколько протопопов, из которых один - Яков Игнатьев - был духовником царевича. Однажды в Преображенском, пред евангелием, царевич дал своему духовнику клятву слушать его во всем, как ангела Божия и Христова апостола, считать его судьею всех своих дел. Царевич проводил время то слушая богослужения и душеспасительные беседы, то учреждая пиры, постоянным участником которых был его духовник. Подобно тому, как Петр устроил ради потехи всепьянейший собор и раздавал разные клички членам этого собора, Алексей составил около себя такой же кружок друзей и всех их наделил насмешливыми прозвищами. Они хвастались своим пьянством. "Мы вчера повеселились изрядно, - писал однажды царевич. - Отец духовный чуть жив отошел до дому, поддержим сыном". Вероятно, уже к 1709-1710 годам вокруг Алексея сложился кружок недовольных политикой Петра и сочувствующих царевичу людей. Эта небольшая группа связывала все свои надежды с ожидавшейся смертью царя. Надеявшееся на возвышение после воцарения Алексея Петровича, его окружение старательно настраивало царевича против отца и его деятельности. Сам же царевич, по-видимому, не имел ни определенной политической программы, ни твердых убеждений, но тяготился деспотичным характером отца и его правлением. Природа оппозиционности сановников лежала не столько в личной, сколько в политической плоскости. При этом, ни о каком заговоре, видимо, не было и речи. Боявшийся своей тени Алексей совершенно не годился на роль главы заговорщиков, да и сочувствующие ему особого желания рисковать головой не проявляли.
В конце 1709 года царевич по воле родителя был отправлен в Дрезден учиться геометрии и фортификации, одновременно подбирая подходящую "партию" среди иностранных принцесс, а через два года женился на сестре супруги немецкого императора Карла VI, Брауншвейг-Вольфенбюттельской принцессе Шарлотте-Софии. Брак был совершен в саксонском городе Торгау 14 октября 1711 года в присутствии Петра, только что вернувшегося из Прутского похода. Алексей не чувствовал никакой любви к этой особе и женился на ней лишь из угождения воле отца, не смея ему противиться. Его супруга была совсем не такая женщина, чтобы впоследствии расположить к себе сердце мужа. Это была немка до костей, до глубины души; она окружила себя единоземцами, не терпела русских и всей России. Молодые поселилась в Петербурге, в особом дворце, но жили не роскошно, и кронпринцесса, как титуловали жену царевича, постоянно жаловалась, что ей дают мало средств. Петр пытался приучить своего сына любить то, что сам любил, и посылал его по разным поручениям, но царевич повиновался нехотя, не показывая желания следовать туда, куда направлял его отец. Алексей боялся родителя, сам Петр впоследствии говорил, что, желая приучить сына к делу, не только бранил его, но и бивал палкою. Однажды Петр хотел проэкзаменовать сына по геометрии и фортификации. Царевич, чтобы избавиться от испытания, выстрелил себе из пистолета в ладонь, пуля не попала в руку, но обожгла ее. Отец увидел рану и допрашивал сына, что это значит. Алексей чем-то отолгался, но избавился от угрожавшего ему испытания. Чем более Петр всматривался в поведение своего сына, тем более приходил к убеждению, что он не годится быть его преемником на престоле. Петр перестал им заниматься и в течение многих месяцев не говорил с ним, но не решался отстранить его от престолонаследия, потому что некем было его заменить.
В 1714 году царица Екатерина забеременела, но в то же время была беременна и супруга Алексея, Шарлотта. В начале 1714 года медики нашли, что у царевича чахотка, и он с ведома Петра поехал на воды в Карлсбад, где пробыл полгода. В отсутствие царевича, 12 июля, у него родилась дочь Наталья, что успокоило царицу Екатерину, опасавшуюся рождения сына. Принцесса пишет Петру, что хотя она и не родила наследника, в следующий раз надеется быть счастливее. Сын (будущий император Петр II) действительно появляется на свет уже 12 октября 1715 года. В результате единственный до того наследник - Алексей - перестал быть таковым. Принцесса принимает поздравления, но затем состояние ее резко ухудшается и спустя десять дней после родов 22 октября она умирает. А через 6 дней царица Екатерина также родила долгожданного мальчика, и его тоже назвали Петром. Теперь именно с ним связаны все династические надежды счастливых родителей, при этом они как будто забывают, что в Петербурге живет царевич Алексей - законный будущий хозяин России, у которого также есть свой наследник.
Рождение внука побудило Петра изложить все причины своего недовольства царевичем. В октябре 1715 года между ними состоялся обмен письмами. Оба при этом находились в Петербурге, и переписка показывала и глубину взаимного отчуждения, и то официальное значение, которое придавал ей Петр. В день похорон невестки, он вручил сыну письмо, в котором укорял его за то, что тот не показывал охоты к делам правления, а особенно за то, что царевич "ниже слышать хощет о воинском деле, чем мы от тьмы к свету вышли". Царь убеждал его исправиться, а в противном случае грозил отрешить от наследства: "Ежели же ни, то известен будь, что я весьма тебя наследства лишу, яко уд гангренный, и не мни себе, что я сие только в устрастку пишу: воистину исполню, ибо за мое отечество и люди живота своего не жалел и не жалею, то како могу тебя непотребного пожалеть? Лучше будь чужой добрый, неже свой непотребный". Алексей, по совету Никифора Вяземского и Александра Кикина, через три дня послал царю ответ, где сознавался, что "памяти весьма лишен и всеми силами умными и телесными от различных болезней ослабел и непотребен стал к толикаго народа правлению". Он отрекался от наследства, предоставляя его своему новорожденному брату, и призывал в свидетели Бога, что не будет претендовать на корону: "Желаю монашеского чина и прошу о сем милостивого позволения, понеже вижу себя к сему делу неудобна и непотребна... Раб ваш и непотребный сын".
Этим письмом царевич отказывался от наследства не только за себя, но и за сына. Петр остался недоволен тоном царевича и не поверил его отказу от наследства. Царь опасался, что монашество сына может оказаться уловкой, и есть свидетельства, что Кикин как-то сказал, что клобук "не гвоздем на голове прибит". Петр после этого заболел так тяжело, что даже исповедовался и причащался в чаянии кончины. Выздоровев, 19 января 1716 года, царь написал царевичу "Последнее напоминание еще", служившее ответом на письмо, которое царевич писал до болезни отца. Петр написал сыну, что не верит клятве. Затем царь дал ему на выбор: или изменить свой нрав и сделаться достойным наследником, или постричься в монахи. "Иначе, - писал Петр, - я с тобой, как со злодеем поступлю". Испуганный царевич обратился опять за советом к Вяземскому и Кикину. Оба, опасаясь худшего, советовали ему идти в монастырь. По этому совету, царевич опять пишет Петру: "Желаю монашеского чина". Но Петр через неделю посетил сына и сказал ему: "Это молодому человеку нелегко, одумайся, не спеши, подожди полгода". Вскоре Петр уехал за границу. Алексей остался в Петербурге в томительной нерешительности, а Кикин тоже уехал в Европу высмотреть для царевича убежище на случай крайней опасности.
В августе 1716 года Петр из-за границы прислал сыну письмо и требовал: или ехать к нему, не мешкавши более недели, или постричься и уведомить отца, в каком монастыре и в какое время он пострижен. Это до того испугало царевича, что он решился бежать. Он оказался, в сущности, в безвыходном положении, не желая, видимо, на самом деле ни официально отказываться от престола, ни постричься в монахи. Письмо царя давало удобный повод выехать в Европу. Заняв у Меншикова и у других лиц несколько тысяч червонцев, Алексей 26 сентября 1716 года покинул Петербург и поехал как будто к отцу по его приказанию, а на самом деле - с намерением укрыться от его гнева и найти защиту у кого-нибудь из иноземных государей. В Либаве Алексей увиделся с Кикиным, тот посоветовал ему ехать в Вену и отдаться под покровительство императора Карла VI. Так царевич и поступил. Он поехал в Вену под вымышленным именем польского шляхтича Коханского. Чего хотел добиться царевич? Его действия были продиктованы отчаянием. Алексей бежал не для реализации каких-то замыслов, как Григорий Отрепьев, а оттого, что его угнетало и пугало.
10 (22) ноября, в 9 часов вечера, царевич, оставив багаж и прислугу в гостинице, поехал во Внутренний город Вены, остановился в трактире "Bei Klapperer" и отправил оттуда своего служителя к вице-канцлеру Шенборну с просьбой допустить его по важному делу. Шенборн был уже раздет, он объявил посланному, что оденется и пойдет к царевичу сам. Но не успел Шенборн одеться, как царевич явился к нему, попросил удалиться всех и выслушать его наедине. Алексей объявил, что пришел искать защиты у императора: "Пусть он спасет жизнь мою; меня хотят погубить и моих детей - лишить короны. Пусть император дозволит мне жить у него либо открыто, либо тайно, но если император меня выдаст, то это все равно, что на смерть". Говоря эти слова, царевич не мог стоять на одном месте, бегал по комнате, перевернул кресло. Затем царевич попросил немедленно отвести его к императору. Шенборн, сказав, что не слышал ничего подобного о "таком мудром монархе, как ваш родитель", уговорил Алексея подождать до утра.
Прибытие царевича в Вену поставило австрийское правительство в затруднительное положение. С одной стороны, открытое предоставление ему убежища означало вызов Петру. С другой стороны, в Вене не сочли целесообразным немедленно выдать царевича, ибо рассчитывали превратить его в разменную монету в политической игре. Поэтому, на другой день вечером, после секретного разговора с Карлом VI, вице-канцлер сообщил царевичу, что император будет стараться примирить его с родителем, а до того времени признает за лучшее содержать его втайне. Царевич согласился и до 7 декабря пробыл в местечке Вейербург, а затем был отправлен в Тироль, под видом государственного преступника. Его поместили в крепости Эренберг, лежащей посреди гор, на высокой скале. Коменданту приказали содержать его прилично, а чтобы сохранить тайно его пребывание, запретили солдатам и их женам выходить за ворота крепости, караульным - вести с кем бы то ни было разговоры о том, кто привезен в крепость.
Между тем в декабре 1716 года Петр, находившийся в Амстердаме, не дождавшись сына, понял, что царевич убежал и сразу догадался, куда он направил свой путь. Петр вызвал из Вены своего резидента А.П. Веселовского, дал указ разведать о царевиче и написал императору Карлу VI письмо, в котором просил: "Ежели он в ваших областях обретается тайно или явно, повелеть его к нам прислать, дабы мы его отечески исправить для его благосостояния могли". Веселовский подал императору письмо Петра, но ни Карл VI, ни его министры не раскрыли Веселовскому тайны. Зато Веселовский сам напал на след царевича и известил Петра, что тот находится в Тироле. Алексей был в отчаянии, Карл VI дал царевичу совет переехать в Неаполь. Царевич оставил свою прислугу в Эренберге и со своей любовницей отправился в Неаполь. Этой любовницей, уехавшей с ним из России, была крепостная девушка Никифора Вяземского по имени Ефросинья Федорова. Эта связь порицалась официальной историографией, но в докладе П.А. Толстого читаем: "Нельзя выразить, как царевич любил Ефросинью и какое имел об ней попечение".
17 мая 1717 года царевич и Ефросинья были помещены в замке Сент-Альмо. Веселовский тем временем не прекращал поисков, в помощь ему был послан сначала капитан А.И. Румянцев, а затем опытный дипломат граф Петр Андреевич Толстой. Они нашли царевича очень скоро - когда Алексея только везли в Неаполь, за ним следом ехал Румянцев и все сообщил царю. Петр вместе с Румянцевым отправил в Вену П.А. Толстого требовать у императора выдачи царевича, обещая от имени отца ему прощение; если же император не согласится на выдачу, то, по крайней мере, добиться свидания с царевичем и убедить того вернуться в Россию. Карл VI на выдачу не согласился, но позволил Толстому и Румянцеву встретиться с Алексеем. Отпустив доверенных Петра в Неаполь, император поручил управлявшему его южно-итальянскими владениями в звании вице-короля Дауну содействовать, чтобы царевич добровольно согласился вернуться к отцу, но если царевич не поддастся убеждениям, то уверить его, что он может оставаться в безопасности в императорских владениях. Толстой с Румянцевым прибыли в Неаполь 24 сентября 1717 года. Вице-король Даун тотчас пригласил царевича к себе, чтобы дать возможность посланцам Петра видеть его. Толстой передал Алексею письмо отца: "Обнадеживаю тебя и обещаю Богом и судом Его, что никакого наказания тебе не будет, но лучшую любовь покажу тебе, если ты воли моей послушаешься и возвратишься". Алексей не поддавался ни на что. Через два дня Даун опять устроил у себя свидание царевича с русскими. Толстой начал пугать царевича. Алексей обратился к Дауну и спросил, будет ли защищать его император, если отец станет требовать его вооруженной рукой. Даун ответил: "Император настолько силен, что может охранить тех, кто отдается под его протекцию". Ободренный царевич опять не поддался на увещания Толстого, но, по своей слабохарактерности, прибегнул к уловкам: сказал, что подумает, а потом уже не поехал в дом вице-короля.
Тогда Толстой за 60 червонцев подкупил секретаря Дауна, Вейнгардта, чтобы тот, лично от себя, попугал царевича и убедил его к возвращению. Вейнгардт поехал к Алексею и стал ему говорить: "Императорская протекция не совсем для вас надежна: царь объявляет, что прощает сына, а сын не едет; если царь вздумает вести войну, то император, нехотя, выдаст сына отцу". Слова Вейнгардта так встревожили царевича, что он сам написал Толстому и просил приехать, только без Румянцева, которого особенно боялся. Толстой приехал к нему и сказал, что Петр собирает войско, хочет доставать оружием своего сына. Испуганный царевич посоветовался с Ефросиньей, а та сказала, что лучше покориться отцовской воле и просить у отца прощения. Это решило все. Царевич на другой день объявил Толстому, что согласен ехать в Россию, если ему позволят жениться на Ефросинье и жить с ней в деревне. Толстой, как царский уполномоченный, дал от имени царя согласие. Ободрило Алексея и письмо Петра от 17 ноября, в котором тот обещал простить его: "… того б ради послушал нашего родительского увещания, возвратился к нам, а мы ему тот поступок простим и примем его, в милость нашу, и обещаем его содержать отечески во всякой свободе и довольстве, без всякого гнева и принуждения". Два месяца длилась эта операция с применением всех видов давления. Посланники Петра, обещали отцово прощение, подкупили всех вокруг, запугали Алексея. Наконец, австрийские власти были запуганы угрозой вторжения войск Петра - и в результате 4 октября 1717 года Алексей пишет отцу: "Всемилостивейший государь батюшка! Надеяся на милостивое обещание ваше, полагаю себя в волю вашу, и с присланными от тебя, государь, поеду из Неаполя на сих днях к тебе, государю, в Санктпитербурх. Всенижайший и непотребный раб и недостойный называться сыном Алексей". Царевич сдался, поехал домой. На последней австрийской станции их все же догнал посланец Карла VI, чтобы в последний раз уяснить, добровольно ли возвращается царевич. Толстой был недоволен этим допросом, но Алексей подтвердил, что возвращается добровольно...
Царевич сначала поехал в Бари на поклонение мощам Св. Николая. Толстой и Румянцев следовали за ним неотступно. Другой дорогой за ними медленно следовала беременная Ефросинья. 31 января 1718 года царевича привезли в Москву, а 3 февраля было первое его свидание с отцом. Царь собрал в ответной палате Кремлевского дворца духовных сановников, сенаторов, и сам стоял в этом собрании. Вошел царевич, вместе с Толстым, и, только увидев государя, повалился к нему в ноги и с плачем просил прощения. "Встань, - сказал царь, - объявляю тебе свою родительскую милость". Петр начал вспоминать, как он обучал его, готовя сделать наследником, но сын не хотел обучаться, потом выговаривал его последнее преступление - бегство из отечества и обращение к иноземному государю. Царевич не оправдывался, просил только простить его и даровать жизнь, а от наследства отказывался. "Я покажу тебе милость, - сказал Петр, - но только с тем, чтобы ты объявил о своих согласниках, которые тебе присоветовали бежать к цезарю". Затем в Успенском соборе Алексей произнес присягу пред евангелием в том, что никогда не будет искать, желать и под каким бы то ни было предлогом принимать престола, а признает своим наследником брата, Петра Петровича. В этот же день был опубликован манифест ко всему русскому народу. В нем объявлялось о неохоте Алексея к воинским и гражданским делам, о том, что он "взял некую бездельную девку" и с оною жил явно беззаконно, что это способствовало смерти его жены; потом излагалась история его побега, сообщалось, между прочим, что императорский наместник в Неаполе объявил царевичу, что цезарь не станет держать его в своих владениях, наконец объявлялось, что царь "отеческим сердцем о нем соболезнуя", прощает его и от всякого наказания освобождает, но лишает наследства после себя, "хотя бы ни единой персоны царской фамилии не оставалось", а вместо Алексея назначает своим наследником другого своего сына, Петра. Те, кто станет признавать Алексея наследником престола, объявлялись изменниками.
Следствие началось уже на следующий день после примирения царевича с отцом и отречения его от престола. Позже для расследования предполагаемого заговора была создана Тайная канцелярия, во главе с тем же П.А. Толстым, чья карьера после возвращения Алексея пошла в гору. Царевичу задавали вопросы, требовали показаний не только о действиях, но и о словах, какие он произносил сам и какие он слышал от других. Вопросные пункты оканчивались такими зловещими словами: "Ежели что укроешь, а потом явно будет, то на меня не пеняй". Слабая натура Алексея проявилась во всей силе. Он написал показание, в котором очернил Александра Кикина, как главного советника к побегу, показал, что говорил своему камердинеру Ивану Большому-Афанасьеву о своем намерении бежать; показал на Дубровского, которому передавал деньги для своей матери; на своего учителя Вяземского, на Ивана Кикина, на Семена Нарышкина, на князя Василия Долгорукого и на свою тетку, царевну Марию Алексеевну... В застенках Тайной канцелярии оказалось более 130 человек, многие из которых входили в знаменитую плеяду "птенцов гнезда Петрова". Показание царевича не заключало, однако, полной искренности: он раскрывался только наполовину, так что его показания могли притянуть других в беду, а о себе всего не сказал. Александра Кикина и Большого-Афанасьева схватили в Петербурге, привезли в Москву и подвергли страшным истязаниям. Кикина пытали четыре раза, он упорно запирался, все отрицал, наконец, после новых пыток, сказал: "Я побег царевичу делал и место сыскал в такую меру - когда бы царевич был на царстве, чтоб был ко мне милостив". Его приговорили к колесованию.
На другой день после казни, истерзанный Александр Кикин лежал на колесе еще живой; царь подъехал к нему, слушал, как он стонал и молил отпустить душу его на покаяние в монастырь. Петр приказал отрубить ему голову и воткнуть на кол. Иван Большой-Афанасьев оговорил многих, но не спас себя: и его приговорили к смерти. То же сделали и с Дубровским. Сенатора Василия Долгорукого привезли из Петербурга скованным в Москву. Этого человека никак не могли обвинить в соучастии с царевичем, но ему поставили в вину некоторые остроты, произнесенные им неосторожно. Так, например, когда начали говорить, что царевич возвращается в Россию, князь Василий сказал: "Вот, дурак, поверил, что отец посулил ему жениться на Афросинье! Его, дурака, обманывают нарочно". Долгорукова отправили в Петропавловскую крепость, а потом сослали в Соликамск. Никифор Вяземский отписался, показав, что ничего не знал об умыслах царевича, который давно не любит его, и теперь наговорил на него по злобе. Вслед за тем в Петербурге арестовали еще 20 человек и отправили в кандалах в Москву. Всем жителям Петербурга было запрещено выезжать из города по московской дороге под страхом смертной казни. В изобилии лилась кровь за царевича, а он сам тешился уверенностью, что купит себе спокойствие и безмятежную жизнь со своей Ефросиньей. "Батюшка, - писал он к Ефросинье, - поступает со мною милостиво; слава Богу, что от наследства отлучили! Дай Бог благополучно пожить с тобою в деревне".
18 марта Петр и Алексей уехали в Петербург, 20 апреля туда наконец приехала Ефросинья, но царевич не встретил ее. Ее, беременную, засадили в Петропавловскую крепость и там допрашивали: кто писал царевичу, кого хвалил царевич, кого бранил, что о ком говорил. Испуганная Ефросинья рассказала все: "Царевич писал цезарю жалобы на отца, очень прилежно желал наследства, говорил: "Я, когда стану царем, то буду жить зиму в Москве, а летом в Ярославле. Петербург будет простым городом; я кораблей держать не стану и войны ни с кем вести не буду". Когда услышал царевич, будто в Мекленбурге бунтует русское войско, то очень обрадовался". Она показала также, что царевич хотел бежать в Рим к папе, но она его удержала. Когда Алексею предъявили показание Ефросиньи, он запирался, но отец подверг его пытке. По некоторым данным в пытках участвовал сам Петр I, лично загонявший сыну иголки под ногти. Конечно, в вину Алексею ставились в основном замыслы, а не дела, но, по тогдашним правовым представлениям, разницы между тем и другим просто не было. После таких мер царевич наговорил на себя столько, сколько даже не требовалось, например: "Когда я слышал о мекленбургском бунте, то радовался и говорил, что Бог не так делает, как отец мой хочет, и когда бы бунтовщики прислали бы за мною, то я бы к ним поехал".
14 июня царевич был посажен в Петропавловскую крепость, а 17-го опять допрошен. Он оговорил своего дядю Авраама Лопухина и своего духовника Якова Игнатьева, будто последний, узнавши от царевича на исповеди, что царевич желает отцу смерти, сказал: "Бог тебя простит, и мы все желаем ему смерти". Пытали Лопухина, три раза пытали протопопа Якова. 19 июня пытали самого царевича и дали ему 25 ударов кнутом. 22 июня Толстой взял с царевича показание, в котором излагались причины его непослушания. Показание это явно было написано так, как от него требовали. Он приписывал все своему обращению с попами, а в конце оговорил немецкого императора, будто тот обещал ему вооруженную помощь: "И ежели бы цезарь начал то производить в дело, как мне обещал, то я бы, не жалея ничего, дал бы цезарю великие суммы денег, а министрам и генералам его великие подарки. Одним словом, ничего бы не пожалел, только чтобы исполнить в том свою волю". 24 июня царевича снова пытали и дали ему 15 ударов кнутом. В тот же день над ним был учинен суд. Духовенство дало уклончивый, но мудрый приговор. Выписав разные места из Священного Писания об обязанностях детей повиноваться родителям, оно предоставило действовать на волю государя: хочет он руководствоваться Ветхим Заветом - может казнить сына, а если хочет предпочесть учение Нового Завета - может простить его, по образцу, указанному в притче о блудном сыне. "Сердце царево в руце Божией есть; да изберет тую часть, амо же рука Божия того преклоняет!" Так сказано было в конце приговора духовных. Царю предлагалось самому избрать участь сына.
Светский суд не сохранил своего достоинства в той же степени, в какой сохранило его духовенство. Светские судьи могли бы напомнить государю, что он дал свое царское обещание сыну, что ему наказания не будет, если он возвратится. Сын поверил слову царя-родителя, и теперь его можно было судить только если бы он сделал что-либо преступное уже после своего возвращения. Но светские судьи так не сделали, во-первых, потому, что во главе их находился Меншиков, личный враг царевича, во-вторых, потому, что они желали угодить Петру и ясно видели, какого решения ему хочется. Гражданские судьи порознь объявили единогласно, что царевич достоин смертной казни. 24 июня ему был подписан смертный приговор. Приговор подписали 127 человек - первым Александр Меншиков, затем генерал-адмирал граф Апраксин, канцлер граф Гаврило Головкин, тайный советник князь Яков Долгорукий. Из крупных приближенных Петра не подписал приговор только фельдмаршал Шереметев. Историк М.М. Щербатов позже утверждал, будто фельдмаршал объявил: "Рожден служить своему государю, а не кровь его судить". Другой же историк, И.И. Голиков, настаивал, что Шереметев был болен, находился в Москве, и только потому его подпись отсутствует.
26 июня (7 июля) 1718 года в 6 часов пополудни царевич скончался. Царь опубликовал о его смерти, что тот, выслушав смертный приговор, пришел в ужас, заболел недугом вроде апоплексии, исповедался, причастился, потребовал к себе отца, испросил у него прощения и по-христиански скончался. Но этому не все верили даже в XVII веке; пошли слухи, что царевич умер насильственной смертью, но какой - неизвестно. Из книг Петропавловской крепости видно, что в день смерти царевича, в 8 часов утра, Петр с девятью сановниками ездил в крепость и там, в Трубецком раскате, "учинен был застенок", т.е. производилась пытка, но над кем - не говорится. На другой день, 27 июня, была годовщина Полтавской битвы. По Неве перед Летним дворцом Петра I прошли украшенные флагами суда, жители города услышали пушечный салют, а затем насладились зрелищем фейерверка. 29 июня государь праздновал свои именины, присутствовал на спуске корабля, а вечером был фейерверк и веселый пир до глубокой ночи. Тем немногим наблюдателям и участникам торжества, которые знали, что накануне оборвалась жизнь царевича, оставалось лишь удивляться невозмутимости его отца. Тело царевича, перенесенное из Петропавловской крепости, лежало в церкви Св. Троицы. 30 июня, вечером, оно было предано земле в Петропавловском соборе, рядом с гробом покойной кронпринцессы. За гробом царевича "изволил высокою своею особою идти его царское величество, а за ним - генерал-фельдмаршал светлейший князь Меншиков и сенаторы и прочие знатные персоны. А потом изволила идти ее величество государыня царица, а за ее величеством вышеописанных знатных персон жены". Траура не было. Дело царевича продолжалось, 8 декабря были казнены: Яков Игнатьев, Авраам Лопухин, Иван Большой-Афанасьев, Дубровский и Воронов. Других били кнутом и вырезали им ноздри.
Сторонники Петра видели в его поступке подвиг принесения в жертву отечеству своего сына и оправдывали царя крайней необходимостью. В самом деле, Алексей был такой личностью, которая непременно сделалась бы орудием врагов Петра. Его отречение не имело бы силы после смерти царя, как бы государь ни распорядился престолом. Всегда бы нашлась сильная партия, которая подвинула бы Алексея возвратить потерянные права, и тогда погибель грозила бы всему, что Петр готовил для страны. Но царем руководили не только государственные, но и семейные побуждения. Он не любил Алексея, как сына ненавистной, отверженной им жены, и хотел оставить престол потомству Екатерины; от этого-то он стал налегать на Алексея настойчивее тогда, когда родился сын от Екатерины. Петр мог воспитать себе достойного преемника и в малолетнем внуке, и в малолетнем сыне. Чтобы оправдать свой поступок и придать ему законный вид, Петр издал закон, по которому государь может отдавать после себя престол кому угодно, без всякого права рождения. Несостоятельность такого порядка показалась в истории самого Петра: он умер, не указав после себя преемника. Русским послам в европейских столицах были направлены инструкции: говорить о том, что царевич умер апоплексическим ударом, поразившим его во время оглашения приговора, но, впрочем, не помешавшим ему причаститься и перед кончиной примириться с отцом. И хотя эта идиллическая картина выглядела не слишком убедительно, ясно было, что развязка многомесячной драмы наконец наступила. Дело царевича за три века обросло множеством предположений, слухов. Пушкин, изучавший историю Петра, писал, что "царевич умер отравленным". По другим версиям, его задушили в каземате Петропавловской крепости. Мы, вероятно, никогда не узнаем, как именно он умер. Его отец был менее всего заинтересован в разглашении подробностей казни собственного сына, а в том, что это была именно казнь, сомнений почти нет.
В 1722 году Петр объявил новый порядок престолонаследия. "Понеже всем ведомо есть, какою авессаломскою злостью надмен был сын наш Алексей, и что не раскаянием его оное намерение, но милостию Божиею всему нашему отечеству пресеклось, а сие не для чего иного взросло, токмо от обычая старого, что большему сыну наследство давали, к тому же один он тогда мужеского пола нашей фамилии был, и для того ни на какое отеческое наказание смотреть не хотел. ... Для чего благорассудили сей устав учинить, дабы сие было всегда в воле правительствующего государя, кому оный хочет, тому и определить наследство. Того ради повелеваем, дабы все наши верные подданные, духовные и мирские без изъятия, сей наш устав пред Богом и Его Евангелием утвердили на таком основании, что всяк, что сему будет противен, или инако како толковать станет, то за изменника почтен, смертной казни и церковной клятве подлежать будет. Петр".
